Голосования

Участвуешь в акции МJ В БЛАГОДАРНЫХ СЕРДЦАХ?

Показать результаты

Загрузка ... Загрузка ...

ПерваяГлава.Вечный ребенок

[audio:https://mjstore.ru/wp-content/uploads/2012/03/01-Were-Almost-There.mp3|titles= We’re Almost There]

Был канун Рождества. Майкл стоял рядом со мною — мне было 8, ему едва исполнилось 4 — облокотившись на подоконник и положив подбородок на сложенные руки. Свет в спальне был выключен, и мы завороженно смотрели из окна, как на улице падает снег. Он валил так густо и так быстро, что казалось, будто в небесах кто-то распотрошил подушку, перья кружились в свете уличных фонарей, и снежный туман заволакивал всю округу. На трех соседских домах было по паре гирлянд из разноцветных лампочек, но еще один – это был дом семьи Уайтов – был весь украшен яркими огоньками, а на лужайке перед домом стоял Санта и его олени со сверкающими носами. Поток мигающих белых огней стекал с крыши, нависал над окнами и тянулся вдоль тропинок — до самой прекраснейшей Новогодней елки, какую мы когда-либо видели.

В нашем крошечном доме на углу Джексон-стрит и 23-й улицы не было ни елки, ни гирлянд, ничего. Он был единственным, не украшенным к Рождеству. Нам казалось, что наш дом был одним таким во всем Гэри, хотя мама уверяла, что есть и другие, где живут другие Свидетели Иеговы, которые не празднуют Рождество, например, семья миссис Мейсон в двух кварталах от нас. Однако это объяснение не помогало нам справиться с разочарованием: мы видели чудесные вещи, от которых захватывало дух, но нам говорили, что празднование Рождества — это грех, что это не божья воля, а коммерциализация. В преддверии 25 декабря мы чувствовали себя так, будто мы подглядываем в замочную скважину, пытаясь попасть на праздник, на который нас не звали.

Из нашего холодного серого мира мы будто заглядывали в витрину магазина, где все было живым, радостным и искрящимся всеми цветами радуги, там дети играли на улицах со своими новыми игрушками, катались на новых велосипедах или врезались на новых санках в сугробы. Мы пытались представить, что они чувствуют, глядя в их счастливые лица. Мы с Майклом стояли у окна и играли в нашу собственную игру: в свете фонаря замечали одну из снежинок и следили за ней до тех пор, пока она не приземлится. Мы наблюдали, как отдельные снежинки, весело порхающие в воздухе, на земле превращаются в сплошную белую массу. В тот вечер нам пришлось долго играть в эту игру, прежде чем мы успокоились.

Майкл выглядел грустным — кажется, я и сейчас смотрю на него с высоты 8-летнего мальчика и чувствую ту же грусть. Поет…..

Я впервые услышал, как он поет, это был голос ангела. Он пел тихонько, чтобы не услышала мама. Я присоединился вторым голосом, и мы спели “Silent Night” и “Little Drummer Boy”. Два мальчика, тайком поющие рождественские песни, услышанные нами в школе, тогда мы еще не знали, что пение станет нашей профессией.

Мы пели — и Майкл светился от радости, мы оба были безмерно счастливы, потому что в этот момент нам удалось заполучить частичку волшебства. Но потом песни кончились, и мы еще острее почувствовали, что все равно нам придется смириться и следующее утро будет таким же, как и все остальные. Я много раз читал, что Майкл не любил Рождество из-за того, что наша семья его не праздновала. Это неправда. Это было неправдой с того момента, как 4-летний Майкл заявил, уставившись на дом Уайтов: «Когда я вырасту, у меня будут гирлянды. Лампочки будет повсюду. Каждый день будет как Рождество!»

«Быстрее! Еще быстрее!» — пронзительно визжал Майкл. Он сидел в тележке из супермаркета, поджав коленки к подбородку, в то время как Тито, Марлон и я бежали и толкали ее вниз по 23-й улице. Я держался за ручку, два моих брата подталкивали ее с боков, колеса тарахтели и подпрыгивали на неровной дороге. В тот летний день мы разогнались и неслись вперед, представляя себя командой по бобслею. Кроме того, мы любили играть в поезд. Находили две или три тележки для покупок из ближайшего супермаркета «Джайентс» и соединяли их вместе. «Джайентс» находился в трех квартал от нас, напротив спортивного поля с задней стороны нашего дома, но их тележки часто оказывались брошенными на улицах, так что раздобыть их не составляло труда. Майкл был нашим «машинистом».

Он сходил с ума от игрушечных поездов фирмы Lionel — маленькие, но увесистые паровые локомотивы и вагоны, упакованные в оранжевые коробки. Всякий раз, когда мама приводила нас в магазин Армии Спасения покупать одежду, он устремлялся наверх в отдел игрушек — посмотреть, не выставил ли кто на продажу подержанную железную дорогу Lionel. В общем, в его воображении наши тележки для покупок превращались в небольшой поезд, а 23-я улица в прямой отрезок железной дороги. Этот поезд был слишком скоростным для того, чтобы подбирать пассажиров, он страшно грохотал на спуске, Майклу очень нравились такие звуковые эффекты. Мы резко жали по тормозам, когда 23-я улица упиралась в тупик ярдах в пятидесяти от нашего дома.

Когда Майкл не играл в поезд на улице, он сидел на коврике в нашей общей спальне и мечтал о поезде от Lionel. Наши родители не могли себе позволить купить ему новый поезд, не говоря уже о целом наборе с электрической железной дорогой, рельсовыми путями, станциями и сигнальными будками. Вот почему мечта иметь собственную железную дорогу родилась в его голове задолго до мечты выступать на сцене.

Скорость. Я убежден, самым волнительным для нас, когда мы были детьми, было возбуждение от скорости. Что бы мы ни делали, мы старались делать это как можно быстрее, пытаясь обогнать друг друга. Если бы наш отец понимал, до какой степени мы любили скорость, он, конечно, запретил бы такие игры: нам нельзя было рисковать, ведь травмы могли похоронить нашу карьеру.

Когда мы переросли поезда из тележек для продуктов, мы начали строить «автомобили» из коробок, поставленных на колеса от детской коляски и деревянные доски с соседней свалки. Тито был «инженером» нашего братства, он отлично разбирался в том, что и как конструировать. Он постоянно разбирал и потом собирал часы и радио на кухонном столе или наблюдал за Джозефом, ковыряющимся под капотом его Бьюика припаркованного возле дома, так что он знал, где находятся все отцовские инструменты. Мы сколотили три доски для формирования днища и ходовой части. Спереди мы прибили гвоздями сидение — квадратный деревянный ящик, взяли бельевую веревку для нашего рулевого механизма и, протянув через передние колеса, закрепили ее как поводья. По правде говоря, маневренность нашего автомобиля была примерно как у нефтяного танкера, поэтому мы всегда путешествовали только по прямой.

Широкая аллея позади нашего дома — ряд двориков с газонами с одной стороны и забор в виде натянутой цепи с другой — была нашей гоночной трассой, а гонки были тогда нашим главным увлечением. Мы часто устраивали соревнование между двумя нашими «автомобилями» на 50-ярдовой дистанции: Тито толкал Марлона, а я толкал Майкла. Между нами постоянно было чувство соперничества: кто быстрее, кто победитель.

“Давай, давай, давай, ДАВАЙ!” — орал Майкл, наклоняясь вперед в отчаянном рывке к победе. Марлон тоже ненавидел проигрывать, так что у Майкла был сильный конкурент. Марлон был парнем, который никак не мог понять, почему он не может обогнать собственную тень. Я таким и представляю его сейчас: несется по улице, не видя ничего вокруг, с соревновательным задором на лице, который сменяется раздражением, когда он замечает, что не может сократить расстояние между собой и своей неотступной тенью.

Мы гоняли на этих «автомобилях», пока металлические крепления не оказывались разбросанными по всей улице, колеса гнулись или отлетали вовсе, Майкл валялся на земле с одной стороны, а я с другой, потому что хохотал так сильно, что мои ноги подкашивались сами собой.

Карусель на школьной площадке была еще одним рискованным приключением. Пригнувшись к центру металлической основы, Майкл вцеплялся в нее и просил братьев раскручивать карусель так сильно, как они могут. «Быстрее! Быстрее! Быстрее!» — Майкл кричал с зажмуренными глазами и громко смеялся. Он обычно садился верхом на металлическую трубу, словно на коня, и кружился, кружился, кружился… Глаза закрыты. Ветер в лицо.

Мы все мечтали управлять поездами, гонять на машинках и кружиться на большой красивой карусели в Диснейленде.

Мы были знакомы с мистером Лонгом задолго до того как узнали про Роальда Даля. Для нас он был настоящим волшебником, афроамериканским Вили Вонкой, со светлыми волосами, худощавый, с обветренной темной кожей. Он выходил из своего дома на 22-й улице, в квартале от нашего дома, и продавал самодельные конфеты.

По дороге до начальной школы на дальнем конце Джексон-стрит многие дети сворачивали к дверям мистера Лонга. Его младший брат Тимоти ходил в нашу школу, а знать Тимоти — это был хороший расклад, это означало от двух до пяти центов за мешочек, набитый лакричными конфетами, сладкими тянучками, лимонными конфетами, банановыми — что угодно, все было у него аккуратно разложено на топчане в прихожей. Мистер Лонг не улыбался и мало говорил, но мы с нетерпением ждали момента, чтобы зайти к нему в гости перед школой. Мы выхватывали у него из рук наши покупки, а он неторопливо наполнял следующие пакеты. Майкл ЛЮБИЛ конфеты, и этот утренний ритуал озарял начало каждого дня. Как он добывал деньги — совсем другая история, мы к ней еще вернемся.

Каждый из нас охранял свой коричневый бумажный пакет с конфетами, словно это был слиток золота. А когда мы возвращались домой, мы прятали их в нашей спальне, где у каждого было свое тайное место, и обычно мы всегда старались вычислить друг друга. Мое тайник находился под кроватью или под матрасом, но куда бы я не запрятал свои сокровища, я всегда бывал разоблачен, зато Майкл прятал свои запасы так хорошо, что мы ни разу их не нашли. Когда мы выросли, я не раз пытался выведать у него эту страшную тайну, но в ответ он лишь тихонько смеялся. Вот так Майкл и смеялся на протяжении всей жизни: это мог быть сдержанный смех, сдавленный смешок или тихое хихиканье; всегда скромный, часто застенчивый.

Майкл любил играть в магазин: строил прилавок, положив доску на стопки книг, сверху скатерть, потом он раскладывал свои конфеты. Этот магазин располагался в дверном проеме нашей спальни или на нижнем уровне двухъярусной кровати; там он сидел на коленках за прилавком, ожидая покупателей. Мы торговались друг с другом, выменивали одно на другое или использовали сдачу, полученную от мистера Лонга, а иногда монетки, найденные на улице.

Но Майклу на роду было написано стать великим артистом, а не великим бизнесменом. Это стало понятно, когда однажды наш отец попросил у Майкла отчет, почему он задержался после школы.

— Где ты был? — спросил Джозеф.
— Я ходил за конфетами, — ответил Майкл.
— Сколько ты заплатил за них?
— Пять центов.
— И за сколько ты собираешься их продать?
— За пять центов.

Джозеф дал ему подзатыльник: «Ты не должен продавать что-либо по той же цене, что и купил!» Типичный Майкл: он всегда был слишком честным и никогда — достаточно жестким. «Почему я не могу их отдать за пять центов?» — вопрошал он в спальне. Логика разбивалась об него, он не понимал, за что получил оплеуху, от этого было обидно вдвойне. Я оставил его на кровати бормочущим что-то себе под нос, он раскладывал свои конфеты по кучкам и в воображении, несомненно, продолжал играть в магазин так, как нравилось ему.

Через несколько дней Джозеф увидел Майкла на заднем дворе, он раздавал конфеты детям, выстроившимся на улице вдоль забора. Это были дети из семей еще более бедных, чем наша.

— Почем ты продавал конфеты? — спросил Джозеф.
— Я не продавал. Я раздал просто так.

Почти в двух тысячах миль от этого места и более 20 лет спустя я посетил ранчо Майкла Неверленд в долине Санта Инез, в Калифорнии. Он потратил кучу времени и денег, чтобы превратить эту огромную территорию в тематический парк, к тому времени все основные работы были закончены, и семья прибыла посмотреть на результаты. Неверленд всегда изображали как некое экстравагантное место, созданное «воспаленным воображением», помешанным на Диснее. Отчасти это так, но идея была намного глубже, я сразу же понял это, когда увидел его ранчо собственными глазами.

Здесь воплотились все наши детские мечты: яркие рождественские огоньки обрамляли дорожки, лужайки, деревья, балки и водостоки его английского тюдоровского особняка. Они не выключались круглый год, чтобы быть уверенным, что это «Рождество, которое наступает каждый день». Настоящий большой поезд с паровым котлом ездил между магазинами и кинотеатром, а другой, поменьше, курсировал по всему городку, включая зоопарк. Пройдя сквозь парадные двери главного дома (там вас встречала фигура дворецкого в натуральную величину), вверх по широкой лестнице и вниз по коридору, вы оказывались в игровой комнате. Внутри обращали на себя внимание большие фигуры Супермена и Дарта Вейдера возле дверей и огромный стол посреди комнаты. На нем находился винтажный набор железной дороги Lionel: два или три поезда постоянно курсировали по путям с включенными огнями, окруженные моделями горного ландшафта, деревень, городов и водопадов. Внутри дома, как и снаружи, Майкл построил для себя самую большую игрушечную железную дорогу, какую вы только можете представить.

Вернемся на улицу, там был полноценный профессиональный картодром с зигзагообразными препятствиями и крутыми поворотами, и карусель кружилась под музыку, прекрасная карусель с разукрашенными лошадками. Был там и магазин конфет, где все было бесплатно, и Рождественское дерево, переливающееся огоньками круглый год. В 2003 году Майкл сказал, что он создавал ранчо, «чтобы получить то, чего у него никогда не было в детстве». Это не совсем так, потому что это было именно то, что радовало его в детстве, но слишком короткий срок, теперь все это воплотилось с небывалым размахом. Он сам называл себя «фанатиком фантазии», это было его постоянным свойством.

Неверленд возвращал нас в наше прошлое, и причина была в том, каким он ощущал свое детство — потерянным; его внутренний ребенок скитался по его прошлому, ища путь, чтобы воссоединится с ним в будущем. Это не был отказ от взросления, он просто не мог повзрослеть, потому что никогда не чувствовал себя ребенком. От Майкла-малыша ожидали, что он будет вести себя взрослее взрослого, и когда, наконец, он получил возможность выбирать, он вернулся в свое детство. В нем было больше от Бенджамина Баттона, чем от Питера Пена, с которым он любил себя сравнивать. Я часто пытался напомнить ему о смешных эпизодах из нашего детства, но обычно он вспоминал очень неохотно, словно для него это было связано с чем-то мучительным. Думаю, дело еще и в том, что я старше на 4 года, все-таки многие вещи мы воспринимали по-разному.

Друг, племянник и я взяли квадроциклы, чтобы осмотреть 2700 акров Неверленда, которые казались бесконечными, уходящими за зеленый горизонт с разбросанными тут и там дубовыми рощами. Пыльная горная дорога привела нас на самый высокий холм вдалеке от людных мест, на плато, обеспечивающее полный обзор местности. И когда я смог охватить одним взглядом все разом — ранчо, тематический парк, озеро, чертово колесо, поезда, растительность — это наполнило меня благоговением и гордостью. «Неужели это все создал мой брат!» — восклицал я мысленно, а позже повторил это ему лично. «Это место бескрайнего счастья», — ответил он.

Удивительно, насколько позднее извратили восприятие Неверленда, пытаясь оценивать мир Майкла по его стоимости и основываясь на неправдивых заявлениях других людей. Всех интересовали только скандалы вокруг него и его ранчо, но никто не задался вопросом «почему?» Мы все родом из детства, его прошлое и его детство сделали его таким, каков он есть. А слава, особенно статус иконы, прилипший к моему брату, создали общественный барьер, огромный как плотина, перед его стремлением быть понятым. Но чтобы действительно его понять, вам нужно побывать в его шкуре, посмотреть его глазами на все, что его окружало. Как сказал Майкл в 2003 году, обращаясь к фанатам в шоу Эда Брэдли на канале CBS: «Если вы хотите понять меня — вот песня, которую я написал. Она называется “Childhood”, песня, которую вам стоило бы послушать…»

Самое искреннее свидетельство того, что Майкл был взрослым человеком с душою ребенка, вы найдете в тексте: «Говорят, что я странный, потому что люблю самые обыкновенные вещи… но знаете ли вы мое детство?» Он раскрывал свою душу, он хотел донести это до людей, рассказать о том, через что он прошел.

Многие пытались заглянуть через окно нашего детства, чтобы увидеть, что на самом деле стоит за грязными сплетнями СМИ и статусом поп-иконы. Но я уверен, что вам пришлось бы прожить эту жизнь, чтобы узнать правду и понять ее. Наш мир был уникальным, мы были братьями и сестрами в одной большой семье, в маленьком доме под номером 2300 на Джексон-стрит, названной в честь президента Эндрю Джексона — мы тут ни при чем. Это место, где начиналась наша история, наша музыка и наши мечты. Там же берут начало его песни — именно там, я надеюсь, вы сможете лучше понять, каким был Майкл.

Источник — перепечатано из книги

 

Поделиться в соц. сетях

Опубликовать в Google Buzz
Опубликовать в Google Plus
Опубликовать в LiveJournal
Опубликовать в Мой Мир
Опубликовать в Одноклассники