Голосования

Участвуешь в акции МJ В БЛАГОДАРНЫХ СЕРДЦАХ?

Показать результаты

Загрузка ... Загрузка ...

Глава 23.Правосудие.

[audio:https://mjstore.ru/wp-content/uploads/2012/05/08-Euphoria.mp3|titles= Euphoria]

Судебный процесс над Майклом стартовал 31 января 2005 года, когда начался отбор присяжных, и затем, месяц спустя, последовали непосредственно сами судебные слушания. Вполне ожидаемо, аттракцион, который устроили представители СМИ из этого события, завертелся с бешеной скоростью, и возле здания суда закипела бурная жизнь – тысячи репортеров сновали взад и вперед и круглосуточно стряпали репортажи для всех существующих новостных передач.

Мы с Джо скрупулезно следили за каждым словом свидетельских показаний, которые слышали, и я в мельчайших подробностях пытался запомнить версию произошедшего в изложении прокуроров на тот случай, если мне все же придется выступить в суде. Параллельно с этим мы прорабатывали варианты защиты, если они вдруг понадобятся. В конце концов, мое дело было напрямую связано с делом Майкла. Если ему удастся опровергнуть обвинения, выдвинутые против него, я так же окажусь чист. Поэтому Джо находился в тесном сотрудничестве с адвокатом Майкла Томом Мезеро. Когда свидетель со стороны обвинения делал заявление, которое я мог опровергнуть, Джо тут же доводил это до сведения Тома. Мы делали все, что было в наших силах, чтобы помочь им выиграть дело.
Заявленные инциденты растления, по версии прокуроров, имели место в период между 20 февраля и 12 марта 2003 года, когда сразу же после съемок документального фильма Башира и истцы и ответчик находились в Неверленде. Даже если бы я не знал Майкла так близко, мне все равно показалось бы абсурдным и нелепым, что кто-то на его месте выбрал бы именно это время для развращения ребенка: СМИ в тот момент публично пригвоздили его к позорному столбу за что, что он, не стесняясь камеры Баширы, демонстративно держал Гевина за руку. С чего бы ему, имея в перспективе сколько угодно времени, выбирать для своего гипотетического преступления именно тот момент, когда он максимально уязвим и находится под пристальным вниманием общественности? Это просто не имело под собой никакой логической основы.

Вдобавок, становилось совершенно очевидно, что у семейства Арвизо с самого начала все не заладилось. В тот период, когда они еще регулярно посещали Неверленд, они снова и снова выступали на стороне Майкла, поддерживая его в различных интервью – в том, которое мы снимали для фильма-опровержения, и, что более важно, в официальном интервью для Департамента по Делам Детей и Семьи. И так как их положительная оценка, данная Майклу, была неоднократно задокументирована, окружному прокурору приходилось выкручиваться и доказывать, что всякий раз, когда Арвизо высказывались в пользу Майкла, их к этому вынуждали.

Каждая деталь теории, выдвинутой стороной обвинения, была искаженной версией правды. Меня обвинили в том, что я показывал Гевину и его брату порно в тот самый вечер, когда они попросились остаться на ночь в спальне Майкла. На самом деле все произошло с точностью до наоборот: братья Арвизо самостоятельно откопали в интернете «клубничку», и Майкл специально вышел из комнаты, чтобы никоим образом не иметь отношения к этой ситуации.

Представитель обвинения заявил, что Майкл угощал мальчиков вином, перелитым в банки из-под содовой, которое называл “Соком Господа”. В реальности он использовал эти банки исключительно для себя, чтобы не моделировать у детей нездорового отношения к алкоголю. И уж тем более он никогда не давал им ни глотка спиртного.

Список ложных заявлений рос и ширился. Как будто недостаточно было яростных и злобных издевательств масс-медиа, которые годами терпел Майкл – теперь мы были вынуждены слушать и смотреть, как лгут и извращают правду, занося каждое слово в протокол в зале суда, все это время зная, что вскоре будем обязаны защищаться и опровергать каждый пункт из этого списка. Сущий цирк, пародия на правосудие.

После того как окружной прокурор закончил со своими свидетелями и подвел итоги в заключительной речи, настал черед команды адвокатов Майкла оспорить все вышесказанное. К счастью, карточный домик, возведенный Арвизо, рассыпался, едва Том Мезеро приступил к защите. Все дело было выстроено на противопоставлении слов Дженет Арвизо и Майкла Джексона; и на то чтобы дискредитировать остальную часть семейства Арвизо ушло не слишком много времени.

Пока Дженет находилась на трибуне для дачи свидетельских показаний, была раскрыта ее долгая и не слишком красивая история использования собственных детей и рака Гевина для эксплуатации знаменитостей, включая Джея Лено, Криса Такера и Джорджа Лопеза, которые становились в буквальном смысле дойными коровами. Что еще более дико, в прошлом она дважды выдвигала обвинения в сексуальном насилии и удержании против воли – в первый раз против своего бывшего мужа, в другой – против сотрудников супермаркета JC Penny. По мере того, как детализировался длинный список ее предыдущих обвинений, один грязный иск за другим, воспоминания о самых первых встречах с ней всплыли у меня в памяти. И я задался вопросом – отчего, с самого начала чувствуя, что она принесет нам неприятности, не доверился я интуиции и не предпринял решительных действий? Отчего не настоял на своих опасениях в разговоре с Майклом, когда тот пытался защищать это семейство? Как мы вообще допустили, чтобы эта женщина проникла в наши жизни?

Кульминационным для меня стал момент, когда Дженет под присягой поведала, будто она была уверена, что соучастники Майкла – включая меня – планировали сделать так, чтобы их семья попросту исчезла.

– И кто-то предложил вам воспользоваться воздушным шаром (для побега из Неверленда – прим. пер.)? – спросил Мезеро.

– Это был один из возможных вариантов, – подтвердила Дженет.

Присутствующие в зале суда разразились хохотом. Для нее все явно складывалось не лучшим образом.

Мальчики, Гевин и Стар, несмотря на очевидную «тренерскую подготовку», проведенную матерью, тем не менее, противоречили друг другу в своих показаниях, а дело, состряпанное прокурором, приобрело вид совершенной карикатуры, чем оно и являлось с самого начала. И не только показания их изобиловали несостыковками, но добрая часть всей теории обвинения попросту не имела смысла. Арвизо не были заслуживающими доверия людьми, и их история была неправдоподобна.

Был, однако, и один трогательный момент во время процесса. Все случилось, когда Дебби Роу вызвали на место для дачи свидетельских показаний. Пару лет назад они с Майклом решали вопрос об опеке над детьми, а вот теперь она выступила в его поддержку, так же как и в фильме-опровержении. Ее показания были правдивы, а она сама оказалась достаточно порядочна и отважна, чтобы открыто признать ошибки, допущенные в прошлом. Дебби сделала все, что было в ее силах, чтобы помочь Майклу. Я был рад, что их отношения снова обрели почву под ногами. Они заботились друг о друге; у них были совместные дети; и вместе с этим поступком Дебби вернулись их прежние доверие и любовь.

Мы с Майклом не разговаривали с той самой последней поездки, которую предприняли Эдди, отец и я в Неверленд. Как я уже писал раньше, нам не позволяли этого делать, поскольку если бы Майкла признали виновным, тогда и я столкнулся бы с обвинением в заговоре. К концу 2004 года Эдди стал проводить много времени, общаясь с Майклом по телефону. Время шло и, казалось, Эдди был на пороге вступления в ту роль, которую раньше занимал я. Майкл привык, чтобы рядом всегда был друг – союзник и помощник, которому он мог бы полностью доверять. В этом смысле Эдди был идеальным выбором: он был следующим в очереди, законным преемником, если угодно. Я был счастлив, что Майклу есть с кем поговорить из нашей семьи, потому что не находил себе места, переживая за него и с грустью вспоминая то чудесное время, что мы проводили в Неверленде в 2003 вплоть до того момента, когда неожиданно в ноябре обвинения покрыли мраком наши жизни. Я понимал, что эти обвинения откинут Майкла назад на многие годы, если не навсегда, и ненавидел сам факт того, что не могу быть рядом с ним и поддержать в такую минуту.

И затем, незадолго до окончания суда, мои родители сообщили мне шокирующую новость. Они сказали, что Майкл очень огорчен на мой счет. Должно быть ему напели, что я не хочу давать показания и выступать на его стороне. Это было чудовищно, потому как ничего не могло быть дальше от правды.

Один из племянников Майкла, Огги, позвонил мне с той же новостью. Майкл рассказал ему, что я не собираюсь давать показания, был очень расстроен и метался по комнате со словами: «Нет, ты можешь поверить, что Фрэнка нет здесь, рядом со мной, в такой трудный для меня час? Он ведь был мне, как сын. Он предал меня».

– Огги, я бы никогда так не поступил, – сказал ему я.

Во время суда я дал интервью для передачи «20/20», которую вела Кэтрин Крайер, и появился на шоу «Good Morning America». На телевидении я защищал Майкла и как мог дискредитировал семейство Арвизо. Я был одним из тех немногих, кто публично выступил в защиту Майкла, причем сделал это на свой страх и риск. Если бы присяжные вынесли обвинительный вердикт, именно я понес бы всю тяжесть последствий своих публичных высказываний. Но я знал правду и искренне верил, что весь мир должен узнать ее. Я не мог бездействовать, стоя в стороне.

Правда заключалась в том, что я жаждал давать показания в суде. Из всех свидетелей именно я точно знал, что конкретно происходило во время визитов Арвизо на ранчо. И я хотел увидеть, как свершится правосудие. Сторона обвинения никогда не вызывала меня; в конце концов, если бы это произошло, я давал бы показания в пользу противной стороны. Изначально план заключался в том, что я должен был выступить со стороны защиты в числе последних свидетелей. Но незадолго до означенного дня Джо Такопина позвонил и сказал, что они вместе с Томом Мезеро полагают, что это больше не имеет смысла.

– Том считает, что дело сейчас находится как раз в той самой точке, где он хочет, – объяснил он. – Нет нужды выставлять тебя.

Том не хотел втягивать меня в процесс и таким образом открывать для потенциальных вопросов 20 лет, что я знаю Майкла. Кроме того, по словам Джо, те самые «разумные сомнения», необходимые для того, чтобы выиграть дело, были не только заронены, но и доказаны.

Проблема заключалась в том, что Майкл не слышал этих разъяснений касательно сложившейся ситуации. Ему сказали, что я отказался давать показания. Если я когда и думал, что мои подозрения, будто кто-то из организации Майкла жаждет подсидеть и убрать меня, только лишь паранойя, то теперь у меня были неопровержимые доказательства обратного. Это было откровенным саботажем. «Но от кого же все исходит», – задавался я вопросом. И раз никто не смог мне ответить на него, я стал одержим желанием найти предателя. Я спрашивал своего адвоката, должно быть, сотни раз: «Джо, ты ведь не говорил им, будто я не хочу давать показания, правда?» Эта мысль сводила меня с ума тогда и преследует по сей день.

Я был в бешенстве, что кто-то снова клевещет на меня Майклу. Но намного хуже, чем сама по себе ложь (мы проходили это и раньше), был тот факт, что на этот раз Майкл поверил. Однажды он засомневался, когда ему наплели, будто я воспользовался своим положением и требовал взятку, и это было уже достаточно плохо; но то, что происходило теперь, не шло ни в какое сравнение. Сама мысль о том, что я могу не поддержать Майкла, шла вразрез со всем, что я знал о себе, о том, каким я был человеком, и тем, что имело для меня ценность. Как Майкл мог поверить в это после всего того, через что мы прошли вместе, что мы сделали друг для друга, кем мы были друг для друга, чем мы делились… как он мог поверить в то, что было полностью противоположно всей моей натуре? Ради всего святого, он ведь вырастил меня! Он знал все обо мне. Всю свою жизнь я не делал ничего другого, кроме как поддерживал и защищал его. Я знаю, что не был идеален, что совершал ошибки, но также я знаю, что мои намерения всегда были хорошими, а приоритеты – ясными. И Майкл знал это. И тем не менее, несмотря на все это, Майкл отвернулся от меня и сделал это легко и уверенно. Он говорил членам своей семьи, членам моей семьи и друзьям: «Нет, ну вы представляете, что Фрэнк сделал? Он не встал на мою защиту в такое тяжелое для меня время».

Слова, которые Майкл сказал мне однажды, принимая меня на работу, вновь и вновь звучали у меня голове: «Фрэнк, ты теперь обладаешь властью. Люди будут завидовать тебе. Они попытаются рассорить нас и настроить друг против друга. Но, обещаю тебе, я никогда не позволю этому произойти». Его слова оказались пророческими, но вместо того, чтобы стоять рука об руку, как он и обещал, Майкл, казалось, позабыл свое собственное предсказание. И когда дошло до дела, его вера в меня рассыпалась. Это предательство полностью уничтожило меня.

Я знал, что Эдди и Майкл близко сошлись, и надеялся, что брат сможет развеять посетившие моего друга сомнения. Но Эдди также считал, что я не поддерживаю Майкла, а мое появление на передаче 20/20 счел попыткой привлечь к себе внимание. Это не имело никакого смысла. Ведь если бы я жаждал внимания, то в моих эгоистических интересах было бы выступить свидетелем и дать показания, а не отказываться от них. И после этого за свое отдаление и разрыв с Майклом я начал частично винить брата. Так ли все было или нет – позже он полностью отрицал это – Эдди все равно мог бы сказать: «Майкл, ты абсолютно точно знаешь, что Фрэнк ничего подобного не делал. Ты ошибаешься. Он любит тебя». Но он не сказал.

Мой брат застрял посередине. Эдди, как и я, вырос рядом с Майклом. Но в отличие от меня, его полученный в детстве идеализированный образ Майкла остался нетронутым. В течение многих лет, проведенных с Майклом, я смог принять его несовершенство. Я был рядом, чтобы оберегать его, но это значило также, что я должен принять его недостатки и защищать в том числе от событий, происходивших по его вине. Майкл никогда не показывал свою обратную, темную сторону в присутствии моей семьи. Эдди не видел, как он, охваченный ликующей паранойей, безжалостно сжигал мосты и выкидывал людей из своей жизни. Он не видел сражений Майкла с пристрастием к лекарственным препаратам. Он не видел, как трудно тому было открыть глаза на финансовые проблемы. В результате, когда Майкл отвернулся от меня, Эдди поверил его суждениям, как послушный сын верит отцу. Мы с братом всегда были близки, но суд пролег между мной и ним, так же как между мной и Майклом. Я потерял Винни, я потерял Майкла и в тот момент чувствовал, будто потерял еще и брата.

Наш конфликт и тяготы судебного процесса неизбежно отразились на всей остальной моей семье – жизнерадостных, веселых рестораторах. Они были потрясены и сколь сильно ни любили меня, все же не имели ни малейшего понятия, как теперь относиться ко мне. Откровенно говоря, я не виню их. Все оказалось намного сложнее, чем я ожидал и мог себе представить. Мама любила, когда все в ее жизни было просто и ясно: он желала знать, что со мной все в порядке, и, общаясь с ней, в большинстве своем я никогда не вдавался в детали проблем до тех пор, пока все уже не было улажено. Она не знала или не понимала, почему Эдди и Майкл питали такие враждебные чувства ко мне. Мы много раз говорили на эту тему, но я и сам не мог толком объяснить, что пошло таким чудовищно неверным образом.

Казалось, мой отец был единственным, кто на самом деле понимал, через что мне пришлось пройти. Я приезжал к нему, когда бывал расстроен и хотел выговориться. Но, не смотря на это, вдали от Майкла, вдали от моей тихой гавани, которой всегда был дом в Нью-Джерси, я чувствовал себя изолированным и одиноким. Чему я и научился за годы с Майклом, так это тому, как, защищаясь, отгораживаться от окружающего мира; вот и в этот раз я инстинктивно ушел в себя еще глубже. Депрессия, накрывшая меня в 2004 году, продолжалась в течение долгих месяцев судебного процесса. Я стал практически отшельником.

***

Вердикт был вынесен 13 июня 2005 года. Я был в родительском доме вместе со всей семьей перед телевизором, и по причине, которой сейчас уже и не вспомнить, занял место на кресле. Майкл был признан невиновным по всем пунктам обвинения, и я был свободен.

Добрые новости для Майкла, были добрыми новостями и для меня. Если бы его признали виновным, окружной прокурор, возможно, предъявил бы мне обвинение в сговоре, и передо мной замаячила бы перспектива от 2 до 6 лет тюремного заключения. Но, говоря в двух словах, вся эта отвратительная ситуация, наконец, стала историей. Мы кричали от радости, прыгали и обнимались.

После оглашения вердикта Майкл позвонил нам в Нью-Джерси, чтобы поговорить с каждым. Его разговор со мной, что не стало сюрпризом, был немного странным.

– Как ты, в порядке? – спросил я.

– Я очень рад слышать твой голос, – ответил Майкл. – Мы прошли через все и справились, но это было непросто. Это высосало из меня все силы, Фрэнк. Я собираюсь уехать отсюда. Уехать из этой страны. Они не заслуживают меня! Шли бы они все! Не хочу больше иметь ничего общего с Соединенными Штатами. Никогда не вернусь сюда».

Мы не говорили о том, как он поверил, будто я отказался давать показания в его пользу. Подробности и мучения, через которые прошел я во время этого суда, также не поднимались. У меня было такое чувство, что он сделал это звонок, потому что не мог иначе, но по его тону я прочитал, что сейчас не подходящий момент поднимать болезненные, глобальные темы.

После вынесения приговора Майкл отправился в Бахрейн. Отчасти эта поездка была обусловлена тем, что в США он больше не чувствовал себя как дома. Он говорил, публично и в частных беседах, что Неверленд был осквернен полицейским рейдом. Неверленд, дом, который он горячо любил, представлял собой квинтэссенцию его стремления к чистоте и невинности, – тех самых качеств, которые судебный процесс посмел поставить под вопрос. Поэтому он бросил ранчо и оставил свою мечту, ту которую лелеял больше всех.

8 ноября 2005 года состоялось шоу «An All-Star Salute to Patti LaBelle: Live from Atlantis». Сидеть за кулисами и наблюдать за воссоединением Bluebelles было сплошным удовольствием, и карьера моя была на высоте. После того как шоу подошло к концу, гордость и счастье на мгновение вспыхнули во мне. Но это продлилось совсем недолго. Шоу прошло удачно, но его успех был для меня не большим утешением. Мои эмоции, словно не принадлежали мне больше. Я ничего не чувствовал.

Майкл пригласил мою семью в Бахрейн, чтобы вместе отпраздновать рождество, но я не поехал. В тот момент у меня шли переговоры с Расселом Симмонсом, одним из основателей Def Jam, относительно проведения концерта-трибьюта, на котором была бы отдана дань его вкладу в хип-хоп музыку. Но это было лишь предлогом. Истинная причина же заключалась в том, что я был зол. Я жаждал оставить прошлое позади и насколько же верил в собственное великодушие, но правда заключалась в том, что я попросту не мог простить его. Я все еще не мог поверить в то, что Майкл усомнился в моей непоколебимой преданности ему, особенно после всех страхов, тревог и депрессии, которые я пережил с ноября 2003 года. Я не хотел ни видеть его, ни говорить с ним.

Какая-то часть меня желала все выяснить и расставить точки над i, но с годами я стал очень упрям. Когда Майкл впервые попросил меня работать на него, я знал, что это, фактически, приглашение на безумный аттракцион, и с радостью согласился. В процессе этого взаимодействия я пережил лучшее время в моей жизни, и хотя моменты сомнений Майкла во мне были болезненны, я летел вниз и вверх по его американским горкам, призывая все свои терпение и снисходительность, на какие только был способен. И среди всех сумасшествий, которые мы разделили, суд стал самым жестоким аттракционом, на котором я когда-либо катался. Я пережил и вынес все это только ради него, только из-за нашей дружбы и из-за моей преданности. Прожив в тени всего происходящего больше двух лет, я решил, что заслуживаю нормальный телефонный звонок и настоящий разговор по душам. Разговор с другом, а не шаблонный обмен приветствиями.

После суда возникло впечатление, что Майкл не собирается налаживать со мной контакт. И он не то чтобы сквозь землю провалился, нет. Он регулярно общался с остальными членами нашей семьи и лишь меня избегал. Зная, что он с легкостью поверил в ложь относительно моего нежелания давать показания, я не ожидал простого и радостного воссоединения. Но я ожидал, что мы хотя бы поговорим. И ожидал, что у меня будет шанс высказаться в свою защиту. И что он извинится. Возможно, я слишком замкнулся на себе или был невнимателен. Безусловно, то, через что пришлось пройти Майклу, было куда серьезнее и болезненнее, чем мои тяготы. Но он даже не понял, что я переживал все это вместе с ним; и что для меня это тоже был один из самых темных периодов жизни.

Майкл воплощал для меня много ролей, он был и начальником, и наставником, и братом, и отцом. Но более всего другого он был старым и очень близким другом. Когда он отверг меня, я чувствовал себя сбитым с толку и потерянным. На моих глазах подобное много раз происходило с его друзьями и коллегами, но я всегда думал, что совокупность нашей совместной истории и моей преданности сделает меня счастливым исключением. Определенно, я ошибался.

Не считая Рассела Симмонса, я не знал, что делать дальше. Найти другую работу во время суда была крайне непросто. И я сомневался, с чего начать. Обивать пороги в поисках работы я не собирался. Даже с учетом всего полученного опыта, в моей профессиональной истории зияли фундаментальные дыры. Я не привык каждый день появляться в определенном месте в определенное время; и строить отношения с начальником – настоящим начальником, который говорил бы мне, что делать, – было для меня в диковинку. Я подумал, что в теории не плохо бы продолжать продюсировать концерты и шоу, но на самом деле мое внутренне состояние совершенно не соответствовало всему этому. Я и всегда-то был довольно замкнутым, но в тот момент полностью ото всех закрылся. Я производил впечатление высокомерного, заносчивого, даже слегка странного типа. Возможно, самым худшим последствием моего несчастья стало то, что мной овладела паранойя Майкла. Я больше никому не верил. И как бы пафосно это ни звучало, правда заключалась в том, что я потерял веру в человечество.

Спустя несколько месяцев я собрался и открыл офис в здании на Пятой Авеню, мой первый офис. Началось время самовосстановления. Выяснилось, что у меня есть необходимые навыки, и я приобрел репутацию человека, который хорошо делает свое дело. Я знал, как выстраивать отношения, заключать сделки и получать доход. Люди обращались ко мне за помощью в заключении всевозможных договоров, и я начал брать свой процент за консультации. Вместе с этим начало приходить понимание, что расставание с Майклом было единственным способом обнаружить, что я могу быть успешным и могу процветать без него. Это стало важным уроком. Моя самоидентичность, которая так долго была закутана и прикрыта личностью Майкла, вдруг начала проявляться. Впервые за всю мою взрослую жизни, я поставил на первое место самого себя.

Поделиться в соц. сетях

Опубликовать в Google Buzz
Опубликовать в Google Plus
Опубликовать в LiveJournal
Опубликовать в Мой Мир
Опубликовать в Одноклассники