Загрузка ...Глава 6. Два мираГлава 6. Два мира.
Мы с Эдди покинули Мексику 13 ноября 1993 года, в этот день неожиданно прервалось наше фантастическое путешествие. Возвращаться к школьным занятиям и заново привыкать к нормальной жизни мне было нелегко. До начала турне я ждал с нетерпением, когда пойду в новую школу в новом городе. Мы с мамой пошли в магазин, чтобы купить мне новую одежду и все необходимое, но мое катастрофическое опоздание к началу учебного года сделало меня центром внимания, а причину, по которой я пропустил занятия, можно было назвать шокирующей. Я стал знаменитостью среди своих приятелей-восьмиклассников еще до того, как познакомился с ними.
Майкла обвинили в растлении ребенка, и вот он я – подросток, который сопровождал его в путешествии. Со стороны, надо признаться, это действительно выглядело довольно странно. Не все знали Майкла настолько хорошо, чтобы доверять ему, как это делали мои родители. Окружной прокурор даже прислал моему отцу факс, в котором высказывал опасение, что его дети подвергаются риску, проводя время с Майклом Джексоном. Отец проигнорировал это предостережение. Наверное, нет нечего странного в том, что я и Эдди оказались под перекрестным огнем журналистов. Они разбили лагерь перед нашим домом. Одна журналистка, Дайан Даймонд, корреспондент из телепрограммы Hard Copy, позвонила в дверь и сунула микрофон моему отцу под нос. За мной шли по пятам, когда я выходил из дома. Иногда журналисты приезжали в школу, чтобы расспросить детей обо мне. Наши новые соседи, с которыми мы тогда еще не были знакомы, позже признались родителям, что репортеры предлагали их детям стодолларовые банкноты в обмен на наши снимки. Дирекция школы выпустила памятку для учеников, в которой их просили не общаться с прессой.
Из-за всей этой шумихи Майкл прислал главу своей команды телохранителей, Уэйна Нейджина, чтобы он пожил с нами и помог справляться с ситуацией до тех пор, пока она не нормализуется. Родители старались не делать из происходящего проблемы. Они относились к этому просто, повторяя мне и Эдди: «Будьте внимательны к тому, что говорите. Продолжайте жить своей жизнью».
Но моя жизнь изменилась. Когда я шел по школьному коридору, было слышно, как ученики шепчут: «Это парень, который был с Майклом Джексоном». Некоторые считали меня чудаком, странным. Другие были заинтригованы. Самая популярная девочка в школе хотела со мной встречаться. Это было круто. Я был счастлив ходить с ней на вечеринки, но понимал, что я сам ей не интересен. Я подружился с парнем, которого звали Брэд Робертс. Он понимал, что меня обсуждают, и был своего рода защитником: я знал, что он меня прикрывает. Обычно меня не напрягало некоторое внимание со стороны окружающих. Неутомимый проказник, я, например, любил тайком направлять на людей луч лазерной указки и наблюдать, как они пытаются найти источник света. Таков я был. Но в тот момент даже мне захотелось спрятаться от лучей прожекторов.
Опыт, который я получил, начав учиться той осенью, меня изменил. Я был неглуп. Я понимал, что привлекаю внимание потому, что связан с Майклом. Я стал очень осторожно выбирать друзей, подбирать слова и собеседников. Как правило, я был замкнут и держал рот на замке, помалкивая о том, что мне только что довелось пережить. Если этот опыт мог помочь мне ненадолго повысить свой статус, я не испытывал интереса. Почему-то – скорее всего, благодаря примеру родителей – я очень старался быть верным. Мне хотелось защищать Майкла, и я не знал, кому можно доверять. Я не знал, какие у людей могут быть намерения и скрытые мотивы – особенно, в свете обвинений Джорди. Нелегко было отодвинуть в сторону то, что довелось пережить рядом с Майклом, но скрытность стала обычным делом.
Именно тогда я по-настоящему научился делить свою жизнь на части. В одном отсеке находилась моя семья и общественная жизнь в школе, в другом была моя жизнь с Майклом. Большинство взрослых склонны к подобному в большей или меньшей степени: между их работой и личной жизнью существует естественная граница. Разрыв между общественным и частным, который появился в моей жизни, имел схожую природу.
Я никогда не упоминал Майкла, который был значительной частью моей жизни. Наши с ним путешествия, каникулы, телефонные звонки, веселье, тревоги, жизненные уроки – все это я держал при себе. Я стал человеком, который тщательно обдумывает каждое слово, прежде чем его произнести. Эта осторожность никогда меня не покидала.
Первое время Майкл находился в реабилитационной клинике в Лондоне. Я и члены моей семьи каждый день часами говорили с ним по телефону, передавая трубку из рук в руки, чтобы ему не было одиноко. Дошло до того, что мы провели «правительственную линию», как мы ее называли, специально для Майкла. К линии номер один был подключен домашний телефон, к линии номер два – факс, а третья предназначалась Майклу. Он жаловался на то, как с ним обращается персонал клиники, которая, по его словам, была очень похожа на психиатрическую больницу, а он прекрасно понимал, что не сошел с ума.
Однажды его терпение лопнуло, и он удрал из больницы. Кто-то из персонала выследил его и привел обратно. В конце концов, вмешался Элтон Джон, который обеспечил переезд Майкла в другую клинику – она была расположена в частном особняке за пределами Лондона и гораздо больше подходила Майклу.
Вскоре после переезда Майкл попросил нас приехать навестить его в клинике. Начинались каникулы в честь Дня благодарения, так что родители дали добро и Уэйн отвез нас с Эдди в Лондон на четыре-пять дней.
Эта клиника размещалась в уютном, комфортабельном, по-домашнему теплом загородном особняке, где даже стояли камины. Майкл был по-настоящему счастлив увидеть знакомые лица. Он провел экскурсию по дому, познакомив нас с новыми друзьями и рассказав, в чем заключаются его каждодневные обязанности – так ребенок показывает всем свою школу. Если задуматься, тогда Майкл приобрел опыт, больше, чем все, что ему пришлось испытать, напоминающий учебу в школе. У пациентов клиники было расписание на каждый день, они играли, читали, смотрели кино, мастерили поделки. Майкл гордился свои произведением: он показал нам динозавра, которого сделал из бумаги, и при этом сиял, как маленький ребенок.
Во время нашего посещения Майкл то и дело разговаривал по телефону с адвокатом Джонни Кокраном. Они обсуждали возможность урегулировать дело – заплатив семье Джорди достаточную сумму денег, с тем, чтобы они взяли назад свои обвинения. Майкл не хотел улаживать дело таким образом. Он был ни в чем не виноват и не понимал, почему должен платить людям, чтобы они перестали клеветать на него. Он хотел сражаться. Но все было непросто. Дело в том, что Майкл был денежной машиной, и никто не хотел, чтобы она перестала работать. Если бы он на два-три года отошел от дел из-за судебного процесса, то перестал бы зарабатывать миллиарды долларов, который превращали его в промышленное предприятие. Судебные издержки стоили бы значительно больше, чем внесудебное соглашение, поэтому страховая компания, которая должна была покрыть эти расходы, была нацелена на то, чтобы уладить дело.
Джонни спрашивал Майкла, действительно ли он хочет пойти в суд, готов ли он подвергнуть свою жизнь публичному обсуждению. Если заключить мировое соглашение, все закончится: Майкл сможет жить дальше и вернуться к тому, что получается у него лучше всего. В итоге, Майкл согласился уладить дело за сумму, которая, думаю, была примерно равна 30 миллионам долларов. Позднее я понял, что выбор был невелик. В конечном итоге, решение о том, бороться ли ему в суде или заключить внесудебное соглашение, приняла страховая компания.
Детали соглашения обсуждались до нашего приезда в Англию и оно было заключено во время нашего посещения. Майкл мог теперь свободно вернуться в Соединенные Штаты, и с нетерпением ждал возвращения домой. Так что, проведя в Лондоне всего пару дней, мы с Эдди присоединились к Майклу на борту частного самолета, который доставил нас в Неверленд, где мы провели остаток каникул.
Майклу было нелегко возвращаться в Неверленд с мыслью, что дом обшарила полиция в поисках доказательств против него. Разумеется, обслуга навела порядок, но личные вещи, например, книги, все еще не были возвращены, их отдавали постепенно. Майкл чувствовал, что в его личную жизнь вторглись чужие люди. Но Неверленд по-прежнему был его домом и самым безопасным местом на свете.
Продолжение.
Майкл изо всех сил старался не взваливать на нас груз своих проблем. Временами мне казалось, что мыслями он где-то далеко, он извинялся и уходил со словами, что ему нужно позвонить. Но он не хотел, чтобы мы с Эдди имели дело со взрослыми проблемами, поэтому большую часть времени мы находились в блаженном неведении – слово «блаженном» стоит подчеркнуть особо. Когда мы с Эдди ездили с Майклом в турне, мы придумали особенного дизайна гольф-мобили, чтобы кататься на них в Неверленде. Майкл заказал их, и машины дожидались нас. Мой личный гольф-мобиль! Это было, по сути, так же важно, как получить в подарок первый автомобиль, и означало, что в Неверленде меня всегда ждут. Маколей Калкин, которого я, благодаря Майклу, пару раз встречал в Нью Йорке, был частым гостем в Неверленде со своими братьями и сестрами. Они с Майклом дружили с тех самых пор, как Мак снялся в фильме «Один дома». У Мака уже был собственный гольф-мобиль – фиолетово-черного цвета. Мой был черно-зеленым. На черном гольф-мобиле Эдди был нарисован Питер Пэн. Машинки были оборудованы CD-проигрывателями с превосходной стереосистемой. Мы запрыгивали в гольф-мобили и носились на них повсюду. В те годы я больше, чем сейчас, любил рисковать и ездил так быстро, как только мог по крутым, узким и пыльным дорогам, которые разбегались от ранчо вверх по горным склонам, с обрывами по обеим сторонам.
Вечерам Майкл, Эдди и я, по обыкновению, устраивали постели из одеял и подушек на полу в спальне Майкла. Из-за обвинений и судебного иска невинные, детские качества Майкла в глазах публики превратились в нечто патологическое и пугающе странное, но слухи никак не повлияли на эти ночевки, никто из нас ни минуту не сомневался в том, что все должно остаться, как прежде.
Все прекрасно знали, что место перед камином занимать нельзя. Оно принадлежало мне. Мы называли эти постели на полу «клетками», и если кто-то приближался к моей, я говорил: «Эй, это моя клетка. Даже не думай украсть ее». Я включал классическую музыку и засыпал под звуки прекрасных мелодий, в уютном тепле у огня.
Однако у меня нередко были проблемы со сном, поэтому, когда дом погружался в темноту и затихал, я часто отправлялся в ванную комнату Майкла, чтобы послушать там музыку. Вероятно, это звучит странно, но в ванной стояла прекрасная, студийного уровня стереосистема, колонки фирмы Tannoy, в общем, все что нужно. Майкл установил в ванной колонки, потому что любил, чтобы музыка гремела, пока он одевается и готовится к наступающему дню, и, надо сказать, он использовал динамики на всю катушку: Майклу требовалось очень, очень много времени на то, чтобы собраться. Майкл удивлялся тому, что я мало сплю. Он то и дело предлагал мне перенести постель в ванную. Но иногда посреди ночи он прокрадывался ко мне в ванную и мы слушали музыку вместе.
Майкл хранил в ванной много записей своей музыки: демо-записи, которые он планировал записать, или песни, над которыми он работал и которые еще нужно было закончить. И вот, чаще всего по ночам я слушал именно эти записи – музыку, которую Майкл так и не выпустил или над которой все еще работал. Иногда я сидел в этой комнате часами, снова и снова слушая некоторые из песен. Это было похоже на живой концерт, который играли специально для меня.
Больше всего мне нравилась неизданная песня под названием Saturday Woman. Она рассказывала о девушке, которая ищет внимания и ходит на вечеринки вместо того, чтобы уделить время отношениям с конкретным человеком. Первый куплет начинался с таких слов: «I don’t want to say that I don’t love you. I don’t want to say that I disagree…» – далее Майкл бормотал строчки себе под нос, так как еще не был в них уверен. В припеве пелось: «She’s a Saturday woman. I don’t want to live my life all alone. She’s a Saturday woman». Мне нравилась вещь Turning Me Off – песня в быстром темпе, которая не вошла в альбом Dangerous; песня Chicago 1945, в которой говорилось о пропавшей девушке; милая песенка Michael McKellar; и песня, которая, в итоге, вышла на альбоме Blood On The Dancefloor и называлась Superfly Sister. Я слушал ее снова и снова на протяжении нескольких лет, прежде чем она вышла в свет.
Работая над песней под названием Monkey Business, Майкл обрызгал своего шимпанзе Бабблз из водяного пистолета и записал на пленку его ответный крик; вы можете услышать его в начале песни. Эта песня вышла только в специальном приложении к альбому Dangerous. Еще одна любимая мною песня называлась Scared Of The Moon. В последствии она была опубликована на альбоме Michael Jackson: The Ultimate Collection. Майкл сказал мне, что написал эту песню после ужина с Брук Шилдс, во время которого она рассказала Майклу об одной из сводных сестер, которая боялась луны. «Представляешь? Она боялась луны», – говорил Майкл.
Некоторые песни, которые я слушал, были настолько сырыми, что представляли собой лишь аккорды с намеками на мелодию, но, по моему мнению, даже такие сырые и бесформенные они могли бы стать хитами.
Я знал неизданные песни так хорошо, что начал наигрывать их на фортепьяно. Майкл то и дело подшучивал надо мной: «Смотри-ка, ты воруешь у меня песни. Запрещаю тебе их слушать». Он говорил это шутя – да и моя игра была настолько плохой, что ее качество было способно скрыть от слушателя ценность этих песен – но тем самым Майкл ясно давал мне понять, что не хочет, чтобы я играл эти песни для кого-то, кроме своих близких. Его неотступно преследовал страх, что кто-то может украсть его идеи. Это был, как тогда казалось, безобидный вид паранойи, которая имела причиной собственнический инстинкт автора по отношению к своим идеям. Но однажды нам предстояло своими глазами увидеть, как паранойя распространяется далеко за пределы творчества, чтобы стать доминирующей особенностью его личности.
Как-то я сидел за фортепьяно в отеле «Беверли Хиллз» в Юниверсал Студиоз, что-то наигрывал, и мне пришло в голову несколько аккордов. Я играл их некоторое время и вдруг понял, что Майкл использует те же аккорды в песне The Way You Love Me. Я сказал ему, в шутку, конечно: «Где же моя часть гонорара?» Но Майкл воспринял мои слова всерьез и начал настаивать, что его аккорды были не похожи на мои. Майкл и я все время спорили о том, кто у кого ворует.
Слушать музыку в ванной было одним из моих любимых занятий в Неверленде. Я проводил там почти каждую ночь. Я включал, в основном, мягкую музыку: и до сих пор я слушаю музыку, которой присущи грусть и тоска. Но сидя в одиночестве в той ванной, с потрясающими динамиками фирмы Tannoy и неизданными песнями Майкла, я был счастлив.
Скажу снова: я надеюсь, что подростковые развлечения, которые мы с Эдди предлагали Майклу, помогли ему пережить стрессовые времена. Я был его компанией и поддерживал его в хорошем настроении. Тем не менее, сверкающий фасад иногда давал трещину, в такие моменты взгляд Майкла темнел, и нам казалось, что он улетел мыслями куда-то очень далеко. Я понимаю, что в решении урегулировать конфликт с Чэндлерами вне суда была доля здравого смысла, но должен заметить, что, каким бы прекрасным адвокатом ни был Джонни Кокран, ему не следовало заключать внесудебное соглашение. После этого Майкл изменился навсегда. Мысль, что он не стал бороться за правду, легла на него тяжким грузом. Он был величайшей в мире звездой. Не проясненная до конца ситуация с обвинениями бросала на него тень подозрений. Обвинения повредили репутации Майкла. Они стали угрозой его наследию. И ранили его сердце. С тех пор люди перестали понимать, каким словам о Майкле Джексоне следует верить. Более того, эти обвинения ставили под сомнение любовь Майкла к детям – чувство, которое было главным для его существа. И этот факт ранил сильнее, чем вакханалия прессы, которую всколыхнули обвинения.
Во время турне Dangerous Майкл непременно посещал детские дома и больницы. В каждом городе мы привозили детям игрушки, и было ясно, что Майкл хотел бы усыновить всех этих детишек. Он не выносил, когда страдают дети. Иногда во время этих посещений Майкл не выдерживал и начинал плакать, потому что не мог смотреть, как ребенок мучается от боли. Чистота детства глубоко трогала и вдохновляла его, он всегда говорил, что из всех существ на земле дети ближе всего к Богу.
Майкл стал другим человеком после того, как чистота и искренность его любви к детям была поставлена под вопрос. Это неизбежно привело к тому, что его взаимоотношения с детьми изменились навсегда. Безвозвратно ушли в прошлое дни, когда Майкл свободно и беззаботно играл с детьми. Кроме того, он понял, что стал мишенью для тех людей, которые искали способ использовать его эксцентричность в жестоких и корыстных целях. Не считая членов семьи, он перестал проводить время с детьми так, как делал это прежде. Не стоило рисковать.
Более того, если подвести итог переменам, которые я увидел, стоит сказать, что Майкл потерял веру. Не только веру в себя – способность открыто и без задней мысли делать то, что хочется, вне зависимости от того, насколько странным или незрелым выглядит такое поведение – но так же веру в других. Он утратил веру в исконную честность человеческих существ. Прежде он видел в людях только хорошее, теперь его тревожило то, какими были истинные намерения окружающих его людей. Он подвергал сомнению мотивы их поступков. Думал, что все вокруг ищут способ использовать его, манипулировать им. Признаки паранойи, которая проявлялась в страхе, что кто-то украдет его творческие идеи, начали проявляться и в других областях его жизни. Порой, при встрече с кем-то, чьи намерения были искренни и чисты, он выискивал причины сомневаться в этом человеке. Он мысленно разрабатывал сценарии, которые не имели ничего общего с действительностью, стараясь таким образом гарантировать, что никто больше не застанет его врасплох.
Паранойя Майкла, однако, не распространялась на членов моей семьи. Мы с Эдди были невинными детьми, а вера в честность моих родителей никогда его не покидала. Что касается родной семьи Майкла, близкие всегда поддерживали его, за исключением сестры Ла Тойи. Она опубликовала заявление, в котором утверждалось, что обвинения могут быть правдой. Позже Ла Тойя сказала, что сделала это под давлением мужа, который жестоко с ней обращался. Со временем Майкл ее простил, но не очень-то хотел после случившегося поддерживать с ней отношения. У Майкла почти не было тесного контакта с другими членами семьи, но они поддерживали его публично, а Майкл всегда говорил, что любит своих близких и что они на его стороне. Как мне кажется, они могли бы сделать больше, чтобы поддержать его, но Майкл, как и многих других людей, держал их на расстоянии. Он никогда не объяснял, почему не включает членов своей семьи в узкий круг близких ему людей, но на протяжении долгого времени я видел, как он делает все возможное, чтобы защититься от реальных и вымышленных врагов…
Чего я никак не мог вообразить, так это то, что однажды он внесет в этот список и мое имя.
Мы с Эдди вернулись в школу, но вскоре снова оказались в Неверленде. Рождество 1993 года было первым, которое моя семья провела с Майклом.
Майкл был воспитан свидетелем Иеговы. Это означает, что пока он рос, в его семье никогда не отмечали дней рождения и праздников. Прежде он уже встречал Рождество – по крайней мере, однажды, с Элизабет Тейлор – но тогда он был приглашен в другую семью, а не отмечал праздник вместе со своей. Устроить традиционное празднование Рождества в кругу большой семьи было одной из его фантазий.
И вот вся наша семья полетела в Неверленд, который быстро превращался в мой дом вдали от дома. Особняк был красиво украшен снаружи белыми рождественскими огнями, на дверях висели праздничные венки, перила лестниц были увиты гирляндами. На голове статуи дворецкого в холле красовался колпак Санты. Большая красивая елка возвышалась в гостиной.
В Рождественский сочельник в доме появилась женщина, одетая Матушкой Гусыней. Мы все, даже мои родители, сидели у камина, пили чай, ели печенье, а Матушка Гусыня рассказывала нам детские стишки и пела. Я знаю: Матушка Гусыня – не совсем традиционный рождественский персонаж, но она прекрасно соответствовала духу Неверленда.
На следующее утро было Рождество. Как всегда, все помчались открывать подарки. Майкл командовал парадом как настоящий профессионал, вытаскивая подарки из-под елки и раздавая их. Майкл разделял со мной нестандартное чувство юмора: как я уже сказал, мы любили подшучивать друг над другом. Итак, в то Рождество он подарил мне десять подарков. Десять! Что бы это могло быть? Я открыл первый подарок. Это был… карманный нож. Ну что ж, неплохая шутка, учитывая, что именно в его компании я уже скупил все карманные ножи в Гштааде. Мы все от души посмеялись над этой шуткой, а потом Майкл, которому с трудом удавалось скрыть озорную улыбку, велел мне продолжать. Я открыл второй подарок: еще один складной нож. И еще. Когда я открыл все подарки, у меня было десять совершенно одинаковых складных ножей. Мы смеялись, не переставая, от начала до конца.
Но и я, чтобы не оказаться в проигрыше, приготовил Майклу особенный подарок. Что можно подарить парню, который может купить весь мир? Я собрал ворох всякого хлама – рулоны туалетной бумаги, пластиковые пакеты, фантики от конфет – бережно упаковал каждый предмет и положил в коробку. Ага, я подарил Майклу на Рождество коробку мусора. Открыв подарок, Майкл с идеально сыгранной искренностью произнес: «О, спасибо большое! Не стоило. Право, не стоило».
С тех пор Майкл всегда проводил Рождество с моей семьей, в Неверленде или Нью Джерси. Он всегда появлялся в Нью Джерси с огромной упаковкой жевательной резинки «Bazooka». Майкл постоянно жевал огромные куски этой жвачки и надувал гигантские пузыри. Он не видел ничего зазорного в том, чтобы хлопать пузырями из жвачки, но когда жевал я, он все время повторял: «Закрой, пожалуйста, рот. Ты чавкаешь, как корова».
Bazooka была его любимой жевательной резинкой. Он всегда говорил: «Это лучшая жвачка в мире, но нужно пробовать и лопать новые».
В Рождественский сочельник устраивался большой праздничный ужин с индейкой. В Неверленде мы могли ожидать появления старой доброй Матушки Гусыни, иногда фокусника, а также самых дурацких шуточных подарков, какие только можно себе представить: годовой запас тампонов, тошнотворную кучу объедков с рождественского стола, коллекцию зубной пасты и ополаскивателей для рта (как напоминание о нашей многолетней привычке подшучивать друг над другом из-за якобы плохого запаха изо рта).
Это было безумие. Это было странно. Это было традицией. Одним словом, это был Майкл.
