Загрузка ...Третья глава. Подарок небес
Майкл сидел на ковре, зажав между коленями две пустые коробки из-под Куакер Отс. Они скреплены карандашом. Это, объяснил он, его бонго. Несмотря на то, что Майкл еще «слишком мал» и занимает свое место наблюдателя рядом с Марлоном, по нему уже видно – рвется поучаствовать в общем деле. Ему не терпится, он даже отбивает ритм пальцами рук, вносит свой вклад в общее дело. Брат наблюдает за тем, как полный решимости Джозеф передвигает нас троих как шахматы «на сцене», буквально, берет за плечи и передвигает по гостиной.
Тито с гитарой стоит посередине комнаты, я – справа. Мы застыли в ожидании дальнейших указаний.
Мама с сестрами, Риби и Ла Тойей, на кухне. Они не вмешиваются. Мама уже понимает то, о чем пока мы не имеем представления: эти сессии – не просто игра, это заявка на серьезный бизнес. Единственный микрофон стоит на стойке в центре комнаты.
Никаких расчесок, бутылочек с шампунем – настоящий микрофон, позаимствован у группы «Фальконз» и передан следующему поколению. «Вы должны учиться работе с микрофоном, не бойтесь его, подержите в руках, играйте с ним», – говорит Джозеф.
«ИГРАТЬ с микрофоном?» Думаю, на наших лицах все написано. Он ставит пластинку Джеймса Брауна, делает звук громче, берет микрофон, выбрасывает его в левую сторону, затем в правую и вперед – микрофон отскакивает и возвращается. Так вот как играют с микрофоном. «Джермейн, ты слышишь, этот голос, ты слышишь его «звук»? Повтори. В точности повтори». Он проигрывал нам классические сорокопятки, пластинки, мы должны были слушать их снова и снова, по песне за раз, изучать ее, как она спета, как ее надо исполнять. Я помню, как все время играла «Green Onions» Букера Т. и MGs, и «Night Train» Джеймса Брауна. Джозеф следит за нами, мы начинаем двигаться, инстинктивно щелкая пальцами. Ему не нравится. «Мальчики, нельзя просто петь и раскачиваться. Надо двигаться с чувством! Вот так….»
Он выходит вперед, звучит трек Джеймса Брауна, отец начинает приседать, раскачивая головой из стороны в сторону. Мы не можем удержаться, хихикаем над его неуклюжими движениями.
«Вижу, вам смешно», – говорит он. «Но я не хочу, чтобы вы выглядели любителями». Мы возвращаемся на наши «места», снова начинаем повторять хореографию.
Наверное, работай мы в классе, над дверью висела бы табличка: «Привыкай Двигаться В Верном Направлении»
А пока мы старательно запоминаем указания Джозефа.
«Вы должны развлекать людей. Будьте динамичны. Отличайтесь. Давайте людям то, что им надо!» Мы старательно изучали все песни, повторяли движения, порой, до пяти часов в день. Так проходили многие месяцы. Мы занимались всегда, когда Джозеф не спал или не работал. «Практика не принесет идеального результата, – твердил он. – Она научит вас систематичности». Мы учились запоминать, но… Иногда не получалось. «Заново… Еще раз… Еще раз, до тех пор, пока не получится так, как надо».
А Майкл все колотит по пустым пачкам. Он колотит и колотит, пока Джозеф не находит ему где-то настоящее бонго, правда, изрядно потрепанное. Мы продолжаем: «Представьте зрителей… Вот они, прямо перед вами… Прочувствуйсте ситуацию… И УЛЫБНИТЕСЬ!»
Из окон нашего дома на Джексон-стрит (а окна выходили на солнечную сторону) были видны площадки, дети играли в тэг-футбол или катались на роликах. Они веселились, смеялись. Однокашники стучали в двери и звали нас на улицу. Джозеф запрещал: «Они заняты, они репетируют». Что, в свою очередь, порождает множество слухов – люди интересовались, задавали вопросы. Бывало, дети заглядывали в окна, cтараясь повнимательнее рассмотреть происходящее внутри, носами прижимаясь к стеклу. Наверное, так начиналась жизнь в «аквариуме». Некоторые из ребят даже стучали в окна и подсмеивались над нами.
«А вас заперли! А вас заперли!» – выкрикивали они и со смехом убегали.
Джозеф занавешивал окна. С улиц в люди не выбиваются. «Сосредоточьтесь», – говорил он. « Вас все время будет что-то отвлекать, сконцентрируйтесь на работе». Если он мог найти время между сменами на занятия с нами, то и мы выдержим. Мы понимали все без слов.
Со временем способности наши стали раскрываться. Но работа в индустрии развлечений это не просто навыки: это умение привлекать к себе внимание. Мы должны были создать «мистерию Джексонов». Относительно танцевальных движений, они не должны были заучиваться на раз-два-три. «Нельзя просто считать», – говорил он. «Нужно понимать и ощущать, как развивается музыка. Не думайте о числах, думайте о чувствах!»Когда все только начиналось, Джозеф был терпелив с нами и внимателен. Он понимал, что мы были еще совсем неопытными юнцами и относился к нам со снисхождением. Прогресс виден был все чаще, Джозеф был доволен, в ответ, мы старались, как могли, заслужить его уважение. В гости приезжали родственники, Дядя Лютер и Бабушка Марта, и отец часто просил нас спеть для них. Видно было, что родные радовались и восхищались нами, но ему всегда было мало. «Можно и лучше. Надо лучше!» Да, Джозеф драл с нас семь шкур, но, по крайней мере, за дело, а мы любили свое дело. В отличии от других отцов по соседству он нами занимался. На нас не давили, нас направляли туда, куда мы стремились сами.
«Кровь, пот и слезы, мальчики – если хотите стать лучшими, кровь, пот и слезы», – говорил он. Тито умело справлялся с гитарой, моей сильной стороной был вокал, а коньком Джеки были танцевальные движения, их он оттачивал вдвоем с Риби на конкурсах. Джеки повторял за Джозефом, а мы – за братом, добиваясь синхронности. Нам все удавалось достаточно легко. Кроме совместных сессий с братьями, я занимался и отдельно от них – распевал любимые баллады Мамы: «Danny Boy» и «Moon River» – включал пластинки и выписывал слова.
Джозеф заметил, что у меня не получается выдерживать длительность нот – легкие ребенка не справлялись со сложной задачей.
«Петь надо животом, – повторял наш учитель по вокалу, хореограф и менеджер. – Представь себе воздушный шар, как он растет, наполняясь воздухом. Так происходит вдох. На выдохе, когда поешь, задержи дыхание и контролируй ноту. Представляй себе волынки». Многие годы я думал о своих легких именно как о воздушных шарах и волынках, техника «живота» научила меня умению дышать и, соответственно, петь.
«Сначала оттачивай мелодию, потом работай со текстом. Запомни ключевые переходы. Попадай в нужные ноты». Голос как мелодия, а мелодия была всем – вот основное правило, которое я выучил на Джексон-стрит, 2300. «Вы должны научиться петь песню без музыки».
Тренировалось даже наше «ухо». А когда мы начали танцевать без подсказок Джеки, без «счета» в головах, стало понятно, что все получается так, как надо. Выступление стало казаться самой естественной вещью на свете.
В детстве к нам часто приезжала Бабушка Марта, она жила в Хаммонде (Восточное Чикаго), что находилось в минутах двадцати от нас. Бабушка Марта появлялась не одна, вместе с ней обязательно приезжал и торт весом в целый фунт. К торту прилагались настоящие «бабушкинские» поцелуи, звонкие и смачные, которыми она щедро одаривала всех нас. Джозефу очень хотелось похвастаться перед тещей, а ведь было чем, труда в наше трио было вложено немало. Сюрприз, который последовал за одним таким показом, удивил всех.
Мы выстроились в ряд перед нашими зрительницами: Мамой, Бабушкой Мартой, Риби и Ла Тойей (двухлетний Рэнди тоже крутился неподалеку), готовые выступить и заслужить одобрение отца. Майкл, как обычно, сидел на полу вместе со своим бонго. Мы начали петь вступление к песне, названия которой я уже не помню, девочки захлопали в ладоши в такт музыке, и тут встал Майкл. Затем, видимо, почувствовав структуру песни, он запел. Он вступил со своей партией! Я отвлекся, махнул рукой, пытаясь заставить его замолчать. Он нам портил всю интригу. Джозеф остановил пластинку.
«Но он же не должен был петь», – запротестовал я.
«Оставь его в покое. Пусть мальчик поет. Ты хочешь спеть нам, Майкл?» – вступилась Бабушка Марта.
Глазки его зажглись. Мы отошли в сторону, позволяя младшенькому выступить и порадовать бабушку. Джозеф неохотно запустил пластинку заново. То, что и как пел Майкл, не могло сравниться с исполнением «Jingle Bells» в один из рожденственских вечеров. В десятки, нет, в сотни раз лучше. Его пригласили спеть, его выступления ждали. И Майкл показал то, на что он способен. Да, он стеснялся, но одновременно с этим он понимал, что делает: играл с микрофоном, отрывался в танце и прекрасно пел. «Черт возьми, как круто!» – подумали мы про себя.
Я не понимал, откуда взялся этот голос.
«С небес», – сказала Мама.
Выражение лица моего отца в этот момент дорогого стоило. Все время, которое провел брат, наблюдая за нами, он учился. И вот настал час, когда Талант проявил себя во всей красе.
Когда все зааплодировали, он почувствовал себя равным своим старшим братьям, а это – то, чего хочет каждый мальчишка в большой семье. Бабушка Марта и Мама кивнули друг другу, будто бы говоря :«Ну я-то всегда знала, в мальчишке что-то есть!». Не помню, сразу ли Джозеф задействовал его в группе, потому что Майкл все еще был мал: ему исполнилось пять лет 29-го августа. Но пару недель спустя он уже выступал перед зрителями на праздничном вечере в начальной школе Гарнетта. Для Майкла это был первый учебный семестр, и первая сцена – в сером, унылом здании.
Спортивный зал был заполнен деревянными складными стульями, и казалось, что люди со всей округи пришли на нас посмотреть. Я сидел вместе с Мамой и Папой Сэмюэлем, мы знали, что должен был выступать класс брата, и его попросили спеть соло. Важный день, это стало понятно по его одежде – сегодня на нем синяя сорочка, затегнутая на все пуговицы, и брюки, а не обычные футболка с джинсами. Песня, которую он выбрал, называлась «Climb Ev’ry Mountain» – из мюзикла Роджерса и Хаммерстайна «The sound of Music» 1959-го года (один из его любимейших кинофильмов).
Не помню, чтобы Майкл как-то волновался по поводу предстоящего события или репетировал дома, что, вероятно, уже означало осознание им собственной силы и уверенности в своих действиях – картинка начала складываться у него в голове до выступления. Что-то, через что он будет проходить не раз в своей жизни.
Когда подошло время Майклу занять свое место, преподаватель за фортепьяно кивнула, и брат выступил вперед. Мама сжала сумочку обеими руками, а я не совсем понимал, что мне делать: провалиться сквозь землю от стыда или громко заявить, что он мне не чужой.
Не стоило мне так волноваться. Он все сделал верно – так, как учил нас отец. А потом наступил момент, от которого ахнули все зрители – он взял высокую ноту. Голос его звенел и переливался… Может, сам Господь спустился с небес и сказал ему: «Мальчик, награждаю тебя голосом, которого нет ни у кого в этом мире. Используй свой шанс!»
Майкл уверенно двигался на сцене. В отличии от большинства детей он ВЕЛ партию, сам, не следуя за педагогом. Это она следовала за НИМ. Люди аплодировали ему стоя. Даже преподаватель поднялась и захлопала в ладоши.
«Это мой брат!», – подумал я.
Мама плакала. Пробрало даже Папу Сэмюэля. «Черт побери, Майкл, ты заставил плакать Папу Сэмюэля!»
Думаю, что, начиная с этого момента, наблюдая за реакцией зала, Майкл начал видеть себя в качестве артиста. Ведь это ЕМУ рукоплескали зрители, это ОН заставил всех этих людей подняться на ноги.Наша группа увеличилась. Теперь нас стало пятеро, включая Марлона, не потому, что в нем было что-то особенное, а по настоянию Мамы – она не хотела, чтобы он чувствовал себя обделенным. «Он будет очень расстраиваться, Джо, дай возможность мальчику попробовать», – говорила она. В течение многих лет мне попадались заметки в прессе – писали, будто я «завидовал» Майклу, «ревновал», но это неправда, потому что завидовать было нечему. Мы были всего лишь группой, без имени, с одним лишь энтузиазмом, без известности. Да мы даже пределов гостиной не покидали. Лежали в кроватях, мечтая о времени, когда станем звездами. Но теперь утренняя распевка стала для нас не просто обычным упражнением. Вылезая из кроватей, мы заводили песни, один за другим, и, не осознавая, пели уже в три голоса.
Ноты, которые я не мог брать. Их брал Майкл. С легкостью, будто птичка. Внезапно находились октавы, о существовании которых я даже не подозревал. Отец был изумлен. Можно было сказать, что он рассматривал Майкла как бонус в своей игре. Чего же нам не хватало? Верного названия.
Я всегда задавался вопросом: сколько же имен перебрали мои родители, прежде чем остановиться на тех, которые, в итоге, стали нашими. Хотя, какая разница, все равно «Зигмунд Эско» сократился до «мальчишки Джексона» (от Папы Сэмюэля), а потом и до «Джеки». «Тариано Адарил» стал «Тито», да просто потому, что так было удобнее. А экзотичное «Джермейн Ла Жуан» или «Майкл Джо»? Уже не помню, откуда (а после смерти Майкла особенно) взялся слух о том, что его вторым именем было «Джозеф». Был ли связан этот слух с кофликтом отца и сына? В свидетельстве рождения Майкла четко указано: «Джо». Его бы звали Рональдом, так пожелала бабушка, но Маме ее предложение пришлось не по вкусу. Не думаю, что выбор имени «Рональд» оказался бы, в итоге, выигрышным.
Майкл был седьмым ребенком, в его имени – семь букв, так что, вполне естественно, что «семь» стало и его любимым числом. «777». Вот он, джекпот. Счастливое число «семь». Число, которое в Библии появляется всего лишь раз. Многое можно было бы рассказать об этой цифре, о ее толкованиях, об историях, которые ее окружают, о воспоминаниях. Одно можно сказать точно: цифра «семь» играла важнейшую роль в его понимании собственного «я». Он носил куртки с семерками на рукавах. Листки бумаги пестрели семерками. Мир не знает о скетчах, сделанных карандашом, на которых он изображал высокие, похожие на троны, стулья с выгравированным числом «семь» на дубовых рамах с витиеватой росписью.
В поисках верного названия мы проведем многие годы, размышляя над песнями, альбомами, даже над вариантами имен собственных детей. Что же будет отражено в различных биографиях – что первым названием группы могло стать The Ripples and The Waves («Рябь и Волны» – прим. перевод.)? Удивительно, но слух этот активно распространялся и появился даже в печати. Без сомнения, причиной тому послужил сингл «Let Me Carry Your Schoolbooks», который был выпущен The Ripples and The Waves + Michael на лэйбле Steeltown Records (он-то и станет вскоре нашей первой звукозаписывающей компанией). Мне кажется, что использование имени «Майкл» послужило нам своеобразным маркетинговым ходом и дополнительным преимуществом. Но тот Майкл был Майклом Роджерсом, а The Ripples and The Waves – совсем другой группой.
На самом же деле первое название было куда хуже. Одна знакомая леди предложила что-то вычурное вроде «El Dorados». Мы чуть не угодили в ловушку – звучали бы как какой-то чертов кадиллак. Нам повезло, выяснилось, что так уже называлась другая группа из Чикаго. Джозеф же хотел обыграть фамилию «Джексон». Родители обговаривали вариант «The Jackson Brothers 5», и уже вроде сошлись на нем, пока Мама не повстречала одну даму, жившую неподалеку. Звали ее Эвелин Лахэ: «А по мне так – перебор. Почему бы просто не оставить Jackson 5?» Миссис Лахэ заведовала «Школой хороших манер миссис Эвелин» – для девочек, и, казалось, кое-что смыслила в имидже. Так и появились Jackson 5. По крайней мере, на бумаге.
По соседству с нами жил парнишка, Джонни Рэй Нельсон, наблюдать за ним было весело: бывало, его братец Рой частенько гонялся за ним с длинной палкой в руках. Джонни удирал и смеялся, а Рой клялся, что вот-вот его достанет. Когда же они, наконец, уставали и воцарялась тишина, он подслушивал у открытых окон – раздавалось наше пение. Как-то Джонни даже сказал, что умение гармонизировать мелодию в таком юном возрасте его покорило.
Хитрый Джонни однажды попросил Майкла исполнить ему песню, за что пообещал брату печенья. Вслед за Майклом подтянулись и мы четверо, выстроились в ряд и заголосили – за тарелку с печеньем.
В период между 1962-ым годом и до лета 1965-го года Джозеф работал, оттачивая наше мастерство. Репетировали мы по понедельникам, средами и пятницам – с 4.30-ти, после школы, до семи, иногда до девяти часов вечера.
В начале шестидесятых нашими кумирами становятся The Temptations. По мнению Джозефа, сочный хриплый вокал Дэйва Раффина, его подача – такой была наша планка. Но этого ему не хватало. Превзойти – вот к чему надо стремиться. Величие The Temptations – всего лишь начало. «По всей Америке колесят группы, мечтающие о славе The Temptations, – говорил он. – Вы не станете одними из многих, вы станете лучшими!»
Он наглядно показывал цель, размахивая руками в районе поясницы. «Не здесь! НЕ здесь! Выше, больше!»… (он жестикулирует, два фута над головой) «Не останавливайтесь! Зрители скажут, что ребята ничего, неплохо выступили. Нет! Эмоции, эмоции, необходимо выступать так, чтобы все ахнули: «Ух ты, что это было??». Это вы их контролируете. Они – в вашем мире. Продавайте лирику. Заставьте их подняться на ноги и вопить от восторга».
Пятеро мальчишек, не достигших возраста тинейджеров, внимали отцу, пытаясь представить себе, как можно заставить вопить целый зал.
Когда Бабушка Марта мыла посуду, она выжимала полотенце до последней капли. Если кто-нибудь ставил это под сомнение, она могла с легкостью доказать свою правоту. Джозеф работал с нами также. С каждым новым днем мастерство наше прогрессировало, мы понимали друг друга все лучше, работали слаженнее, раскрывались, а Майкл – особенно. Джозеф показывал, как скользить, падать на колени, мы же добавляли что-то от себя. Смотрели на то, как выворачивали душу на сцене Дэйв Раффин и Джеймс Браун.
Многие говорили, что Майкл вел себя на сцене так, что казалось, будто ему намного больше лет, чем на самом деле. В этом возрасте его называли (и называют) стариком в теле мальчика, умеющим передавать эмоции и чувства, которых сам еще понять не мог, не говоря уже о переживаниях. Предполагают даже, что он был вынужден взрослеть быстрее, чем обычные дети. Правда же намного проще: он всего лишь подражал взрослым. Натасканный Джозефом, преподавателем по актерскому мастерству, Майкл стал виртуозом по части подражания. Каждый раз, когда Джозеф командовал: «Надо передать боль, покажите, играйте так, чтоб я мог прочувствовать ситуацию….», Майкл падал на колени, хватался за сердце и …. Казалось, ему действительно было больно. «Нет. НЕТ!», – твердил критик, жестче которого у нас никогда не было. «Не верю. НЕ чувствую».
Майкл изучал выражения на лицах людей, эмоции, также дотошно, как он поступал и с профессиональной деятельностью. Спросить его, чем он занимается? Передразнивает отца: «Продаю лирику…». Его работа начала концентрироваться на умении выгодно себя подать, для этого он проигрывал записи Джеймса Брауна, разбивал их на части, изучая каждую. Или смотрел фильмы с участием Фреда Астера, лежа на ковре в гостиной, подбродок подпирал ладошками.
Не делал зарисовок или заметок– смотрел, не отрываясь, и впитывал информацию как губка. Если по телевизору показывали Джеймса Брауна или Фреда Астера, а Джозеф был на работе, Мама заходила в спальню (спал он или нет – неважно). «Майкл, – шептала она. – Показывают Джеймса Брауна».
Мир переставал существовать для него, когда он видел своих кумиров. Он их обожал.
У нас был черно-белый телевизор Zenith, качество приема которого зависело от железной вешалки, и мы старались «раскрасить» картинку, прикладывая к экрану один из прозрачных листов – они использовались в те далекие времена. Разные оттенки цвета на листе – синий (для неба), желтовато-бронзовый (преображались люди) , зеленый (для травы). Приходилось и воображать свое.
Тем же способом начал пользоваться и Майкл: смотрел и запоминал. Казалось, информация, которую он воспринимал, каким-то образом моментально преобразовывалась из просто увиденной (например, любой танцевальный элемент) – в реальную, будто его его мозг в ту же секунду давал команды телу. Смотрел, как работает Джеймс Браун – и становился Джеймсом Брауном в миниатюре. Он с самого начала двигался отточенно, будто танцевал не ребенок, а взрослый человек. Прирожденный талант. Он всегда понимал, что ему делать, где находиться.
Уверенность Майкла придавала уверенность и нам. Джозеф перетянул струны на гитаре, и я стал басистом. Как и Тито, я не читал ни одного нотного листа, и сейчас вряд ли прочту, но мне помогало умение слушать и быстро схватывать. Никто из нас не знал нот или аккордов. Ноты на бумаге (письменная инструкция) не передают чувств. Душа – вот откуда берется музыкальный слух. Возьмите Стиви Уандера – его слепота доказывает, что все дело в душе.
Мы с Майклом исполняли сольные партии по очереди, но, в основном, он был фронтменом группы. Мы выстраивались в гостиной так, как выстраивались бы на сцене. Я стоял слева, потом, справа от меня, Майкл, потом Джеки (самый высокий), Марлон (он был одинакового роста с Майклом), и Тито с гитарой. Таким образом, мы образовывали симметрию, будто пять полосок на эквалайзере.
Мы были не единственной группой в Гэри, которая мечтала о возможности поработать в разных местах, рядом в Чикаго активно развивалась соул-музыка. Одновременно с нами появилось несколько квартетов, все с поставленной хореографией. Но в нас было что-то особенное, и это понимал не только Джозеф, но и мы сами. Нас связывали кровные узы, а, значит, и синхронность и родство – то, чего не было у других коллективов. Эта общность и была нашим коньком, и я сомневаюсь, что у кого-нибудь еще в Америке имелся такой педагог, как у нас, страстно влюбленный в свое дело. Мы не боялись ошибок, потому что Джозеф научил нас представлять себе успех и верить в него: думай, представляй, верь, претворяй в жизнь. Как заметил Майкл в интервью Ebony в 2007-ом году: «Мой отец был гениальным преподавателем: он научил нас работать со зрителем, представлять себе порядок работы, не показывать свою боль, скрывать проблемы. В этом плане он был потрясающий».
Однажды Джозеф заставил нас встать напротив стены с вытянутыми руками. Наши пальцы почти касались стены. «Дотроньтесь», – сказал Джозеф. « Каким образом? Пальцы не достают…Невозможно», – ныли мы.
«Вбейте себе в голову: вы МОЖЕТЕ дотронуться до стены!» – настаивал он. Вот и еще один урок психологической подготовки: разум сильнее тела. «Поверьте в это», – сказал он. – Думаете, достигли своего предела? Нет, еще есть куда стремиться. Представьте себе, как вы до нее дотрагиваетесь». Майкл вставал на носочки, пытаясь нас перещеголять. Мы хихикали, он был самым маленьким, но уже хотел быть первым.
Если Джозеф и сомневался когда-нибудь в собственном влиянии на карьеру Майкла, то, взгляни он на стену в Хэйвенхерсте в 1981-ом году, сомнение это у него бы исчезло. Майкл повесил доску голубого цвета со словами: «Тот, кто стремится, дотрагивается до звезд».
Мы с нетерпением ждали Маминого возвращения с работы; с таким же нетерпением не могли дождаться, когда уйдет Джозеф, а Риби особенно– тогда она могла спать в настоящей кровати, с Мамой, а не на раскладном диване. Мы же отрывались и бесились, дурачились, выходили поиграть на улицу. Обычно наше детство связывают с ремнем Джозефа и расписанием репетиций, и, действительно, обстоятельства вокруг нас способствовали росту артистов, а не мальчишек. Но, вспоминая о жесткой дисциплине и инструктаже, я думаю и о веселье, слышу радостный смех. Рядом с нами всегда кто-то болтался, веселился, и эти воспоминания не известны общественности. Любой, кто был рожден в большой семье, скажет вам, что все помнят одни и те же события по-разному.
Пока Джозеф работал, Мама проверяла, не отстаем ли мы от расписания. «Песню выучили? А шаги?» – спрашивала она. Мама была «глазами и ушами» нашего отца, но позволяла играть и веселиться.
Мы разъезжали на велосипедах (их мастерил Тито из старых рам и колес), на картах, катались на каруселях и на роликах (купленных в сэконд-хэнде, они крепились к сникерсам). Нам не терпелось выйти из дома и пробежаться по Джексон-стрит. «Не дальше дома мистера Пинсена!» Мистер Пинсен был нашим тренером по баскетболу и жил через десять домов от нас.
Мы наслаждались семейными вылазками на природу, на Висконсил Деллс, где рыбачили с Джозефом, где он учил меня, Тито и Джеки ловле на живца. Останавливались всегда рядом со старыми индейскими деревушками, ходили тропами предков. Мы знали, что в наших венах течет кровь коренных американцев, племен Чоктау и Блэкфут. От них мы унаследовали высокие скулы, светлый цвет кожи и грудь без волосяного покрова.
По приезду домой обычная жизнь продолжалась, в том числе и ссоры с братьями – телевизор служил камнем преткновения. Джеки предпочитал спортивные репортажи, Майкл с Марлоном – «Mighty Mouse» или «The Road Runner Show», а я – «Maverick» c Джеймсом Гарнером. Но все пятеро обожали «The Three Stooges», «Flash Gordon» и любой вестерн, в котором играл Рэндольф Скотт. Именно «The Three Stooges» надо благодарить за первый урок гармонии, результатом которого стало наше пение Маме на кухне. «Hello… Hello…Hello».
Когда включался телевизор, мы часто собирались вокруг Мамы на диване. Смутно припоминаются мне счастливые сцены: Мама сидит в центре, Майкл лежит у нее на коленях – лицом к экрану, я с одной стороны, Марлон – с другой (позже к ниму присоединилась Джанет), Ла Тойя расположилась возле ног, прислонилась к дивану. Тито и Рэнди обычно лежали на полу, а Риби и Джеки занимали свои места в креслах либо садились на кухонные стулья. В одном из окон, распахнутом настежь в душные летние вечера, находился вентилятор, который гонял по комнате холодный воздух. Майкл частенько становился напротив (вентилятор работал в полную силу), радуясь тому, как развеваются его волосы.Зимой таких проблем не возникало и холодного воздуха было достаточно: он проникал сквозь трещины в стенах плохо изолированного дома. Cтены были тонкие, лютые зимы Индианы пробирались в дома, a дорога в школу порой казалась экспедицией в Антарктику. По утрам Джозеф проверял, сварила ли Мама картошку – чтобы согреться, каждый из нас клал в карманы по горячей картофелине. Возможности купить перчатки у нас не было, шапки мы не носили из-за своих афро. За этим следовала другая процедура – Мама втирала вазелин в щеки, в подбородок, будто крем от солнца, он покрывал все лицо от лба до шеи, чтобы предотвратить пересыхание кожи в суровые зимы. И еще одна причина: по ее словам, мы должны были «блестеть от чистоты». Иногда звучало модно. Мы говорили ей, что не встречали детей «с вазелиновыми лицами», а она отвечала, что мы выглядели чище.
Мама все еще надеялась, что Джозеф займется пристройкой к дому, и, пока на заднем дворе хранились кирпичи, она не собиралась сдаваться. Нас уже было восемь (родился Рэнди, позже появится Джанет), и в доме часто звучала фраза (кроме «Ну что, давай снова?»): «Этот дом разваливается на части». Так говорила мама. Деньги она начала откладывать еще с рождения Тито, накопила около трехсот долларов, и никто не осмеливался даже заикнуться о том, чтобы потратить их на восстановление водяного насоса или на новый телевизор. Мама собирала деньги на еще одну спальню…
Джозеф принял решение в одностороннем порядке, руководствуясь интересами группы. Старый Бьюик был со временем заменен на фургон Фольксваген, и однажды именно из последнего посыпались, как из рога изобилия, инструменты: микрофоны, стойки, усилители, тамбурины, музыкальная клавиатура, ударная установка и колонки. Казалось, что наступило Рождество, которого у нас никогда не было. От возмущения у Мамы перехватило дыхание: «Джозеф! – сказала она, направляясь к фургону, пока он вытаскивал инструменты, один за другим. – Что ты натворил? Что это такое?» Мы же были так взволнованы, что не знали, к какой из «игрушек» прикоснуться. Джозеф ходил от фургона к дому и обратно, а Мама бегала за ним. «Не могу поверить! – твердила она. – Мы детей нормально одеть не можем, у Джеки дыры в туфлях, дом разваливается, а ты пошел и купил инструменты?»
Но, как и во всем, что происходило в доме, за Джозефом всегда оставалось последнее слово. Он объяснил свой поступок: необходимое вложение капитала, «мальчиков нужно поддержать».
Я никогда не слышал ссор между родителями, потому что обычно Мама отступала первой, но в этот раз он перегнул палку. Он не только не обговорил свое решение с ней, но и потратил почти все сбережения, собранные с таким трудом. «Кэти, у тебя будет новая комната. Мы переедем в Калифорнию, я куплю тебе дом побольше, но мальчики не смогут выступать без инструментов!» В течение нескольких вечеров подряд мы слышали разговоры на повышенных тонах. Мама волновалась, она считала, что Джозеф поддерживает в нас несбыточные мечты, что окончится крахом. Отец же был тверд и уверен в своем решении, но он нуждался и в поддержке. Так он выражал свою любовь – верой в наш талант. Мама окутывала нас любовью и заботой, а от Джозефа мы получали то, что не могла дать она: отец придавал нам уверенность в своих силах, у него мы учились умению принимать решения. Когда дело касалось детей, они уравновешивали друг друга. Мама смотрела на жизнь практично, а отец вроде как считал, что «не посеешь – не пожнешь». Его «жесткая любовь» выражалась не в заботе или в ласках, а в достижении цели и в дисциплине. Было похоже на любовь тренера по футболу, когда все, что тебе нужно – победить в игре. Чувства свои он выражал похлопыванием по спине, улыбкой либо радостно бил в ладоши. Он просто не знал ничего другого.
Такое напряжение сохранялось в доме еще несколько дней, пока Мама не успокоилась и не согласилась довериться игре Джозефа. Просто пока нам не хватало выигрышных билетов.
Тем вечером 1964-го года по радио передавали особенную передачу, и в доме было тише, чем обычно. «Добрый вечер, спортивные фанаты со всей страны, – начал комментатор. – Вскоре мы получим ответы нa все наши вопросы. Листон в белых боксерских трусах с черными полосами. Клэй, выше на полдюйма, тоже в белых, с красными полосами…» Удивительно, как человек, голос которого раздавался из радио, мог описывать события так, что они оживали перед нашими глазами. Джозеф нетерпеливо тянет к себе приемник. «На кону пояс чемпиона мира по боксу в тяжелом весе…. – продолжает голос. – Если пройдет первый раунд, нас ожидают сюрпризы…»
Звонок. Рев толпы. Представляем себе соперника, Кассиуса Клэя из Луисвилля, штат Кентукки, который разминается в своем углу и ждет не дождется момента, чтобы отобрать пальму первенства у действующего чемпиона Сонни Листона. «ЗНАЙ НАШИХ!»
По совету Джозефа мы внимательно следили за боксерской карьерой Кассиуса Клэя, который в будущем станет известен как Великий Мухаммед Али.Отцу нравилось, как владеет перчаткой Клэй, и он приводил нам в пример огонь в глазах молодого аутсайдера. Будучи подростком, Джозеф участвовал в соревнованиях по боксу в Окланде, и он рассказывал нам, мальчишкам в красных перчатках, как действовать, чтобы «никого не бояться».
«Врежь ему! Врежь ему! Врежь ему!» – выкрикивал Майкл, сидя на ступеньках дома, пока Джозеф выступал в роли судьи в поединках между соседскими мальчишками.
Он учил нас технике бокса и умению защищать себя. «Никто не одолеет Джексона», – говорил он, и был прав. Джозеф рассказывал, что сам он тренировался на крепких дубовых дверях Папы Сэмюэля, а не на боксерской груше, набивая мозоли и закаляя разум. Отец был самым сильным, самым жестким человеком из всех, кого мы когда-либо знали, и, я уверен, что, пока мы все собирались вокруг радио, он представлял себя на ринге.
Он постоянно напоминал нам о связи между боксом и миром развлечений. «Парить как бабочка и жалить как пчела – вот как надо действовать на сцене», – говорил он, ссылаясь на пресс-конференцию Клэя ранее на той же неделе. Джозеф всегда использовал интересные ассоциации.
Например, когда мы обсуждали фyтбол и Джима Брауна из Кливланд Бирз, он приводил в пример величайшего хафбека под номером тридцать два: «Никогда не проиграл ни одного матча, никогда не терпел поражения в тренировочных сессиях в течение девяти лет, потому что он понимает, как нужно работать, чтобы добиться успеха».
В домашней работе тоже прятались наставления. Те самые кирпичи на заднем дворе, которые так и лежали на своем месте слева (a пристройка так и не была построена), их было около ста штук, тяжелые шлакобетонные блоки. Перед нами была поставлена задача: перетаскать все, один за другим, в другую часть двора и сложить их там заново. Занятие казалось бессмысленным, но мы не задавали лишних вопросов, а просто делали то, что от нас требовалось. Когда Джозеф вернулся домой, он проверил работу. Аккуратно сложены? Ровно?«Нет… Начинайте заново. Я хочу, чтобы они были сложены ровнее», – сказал он, и мы принялись передвигать их теперь справа налево, пока все не не получилось так, как нужно было отцу. Мы учились дисциплине и перфекционизму, превозмогая боль от царапин, порезов и нарывов. Работать одной командой. Делать все правильно. Не допускать ошибок. Если кто-то один не работает так, как надо, страдают все, страдает «подача». Понятно, записываем очередноe прaвило.
Такой подход к делу объясняет, почему некоторые из нас склонны к навязчивому неврозу, уже во взрослом возрасте.
Если Майкл заходил в комнату и видел, что подушка лежит не на месте, он ее поправлял. «Раздражает». С улыбкой. В моем случае бывало то же самое. И с Риби. «Помнишь кирпичи?», – говорили мы и начинали одновременно смеяться.
Таким образом, когда Кассиус Клэй заявил о себе на спортивной арене, он стал для нас идеальным примером для подражания, чем активно пользовался Джозеф. Появился кто-то, чьи способности ставили под сомнение именитые эксперты, но кто был уверен в собственной победе.
Человек из радиоприемника в красках описывал первый раунд, мы с жадностью ему внимали, а Майкл и Марлон изображали двух яростных соперников на ринге – Сонни Листон пропускал множество ударов. «Все дело в работе ног», – сказал отец. Мама пробормотала что-то насчет жестокости в спорте, но Джозеф ее не слушал, он был слишком занят, обсуждая трансляцию. «Представьте, будто Сонни Листон – это ваши зрители… Надо выйти, порвать всех и положить на обе лопатки!»
Тем вечером Кассиус Клэй выиграл поединок и стал самым молодым боксером за всю историю спорта, одержав победу над действующим чемпионом в тяжелом весе. «Я заставил этот мир поволноваться», – заявил он средствам массовой информации. И всем стало все ясно – и тем, кто был на ринге, и тем, кто радостно праздновал его победу в Гэри, Индиана.
Рядом с родительским домом росло дерево, его было видно из окна нашей спальни. Дерево стойко выдерживало все натиски Матери Природы. Оно гнулось, ветви его иной раз достигали земли, но сломить его не удавалось даже стихии. Если по Индиане гуляли ветра или чувствовалось приближение торнадо, мы с Майклом садились к окну и наблюдали за поединком сил Природы и НАШЕГО дерева. В моем представлении, дерево похоже на семью – со стволом-родителем, с ветвями-детьми, которые тянутся в разные стороны, но произрастают из одного семени. Сильное и могучее, оно крепко стоит на земле, сопротивляясь любой непогоде.
Однажды я поделился своими мыслями с Майклом. Впоследствии он отразит их на табличке в Неверленде. Без сомнения, на нас влияли рассказы Джозефа о родственных связях, o деревьях (он сравнивал их с семейным очагом) и о корнях, какие должны почитаться в любом доме.
Оба моих родителя происходили из разрушенных семей, поэтому такие понятия как сплоченность и общность были для них очень важны. Отец все еще помнил игры в перетягивание каната, которые случались в его доме.
Родители Мамы развелись после их переезда из Алабамы в Индиану, она осталась с отцом, Папой Принцем, а сестра Хэтти – с матерью, Бабушкой Мартой.
Создавая семью, Мама и Джозеф пообещали друг другу всегда и везде держаться вместе. Нас, детей, они убеждали, что никто и никогда не встанет между нами.
Сцена ждала мальчишек из Jackson 5, но перед этим нам предстояло выучить еще один урок. Джозеф собрал всех на улице перед НАШИМ деревом, показал нам шесть веток равной длины и попросил отнестись к его следующим словам с особенным вниманием. Он напомнил нам о единстве, о том, как важно поддерживать друг друга, затем отделил одну из ветвей от других и сломал ее пополам. «Вот, что можно сделать с любым из вас, по отдельности…», сказал он. Пять веток все еще оставались у него в руках. Он крепко связал их, ветка к ветке, и попробовал сломать вязанку, сначала руками, потом через колено, но у него ничего не получалось, несмотря на всю мощь рабочего со сталелитейного завода. «…A пока вы вместе, вы непобедимы», – закончил он.
Источник — перепечатано из книги
