Загрузка ...Пролог
Небольшой гостиничный номер в Санта Марии, Калифорния. Я вглядываюсь в зеркало, запотевшее от горячего пара. Склонившись над раковиной, завернутый в полотенце, я вывожу на стекле, которое сейчас представляет собой лишь полотно для выражения собственных мыслей, установку. «МАЙКЛ ДЖЕКСОН. НЕВИНОВЕН НА 1000%». Точка. Превращаю ее в смайлик. Вера в счастливое завершение.
Я сосредотачиваюсь на этих словах. Я ясно представляю себе результат: победа, правосудие, оправдание. На календаре 10 марта 2005 года: день одиннадцатый. Одиннадцатый день балаганного судилища над моим братом, в котором его видят обвиненным в деле по совращению малолетнего.
«МАЙКЛ ДЖЕКСОН. НЕВИНОВЕН НА 1000%», снова читаю я, наблюдая, как в верхнем углу зеркала растворяется «смайлик». Прикованный к месту, я мысленно переношусь в 1982-ой год, в ванную комнату Майкла в Хейвенхерсте, Энчино, и знаю, что я в точности повторяю его в 2005 году. Тогда он вывел черным маркером на зеркале своей ванной: «ТРИЛЛЕР! РАСПРОДАНО 100 МИЛЛИОНОВ КОПИЙ… АНШЛАГ НА СТАДИОНАХ».
Думай, представляй, верь, претворяй в жизнь. Воплощать мечту в реальность: так нас учили мама, Кэтрин, и отец, Джозеф. «У тебя все получится… все получится». Я слышу голос Джозефа на первых репетициях Jackson 5: «Мы будем повторять раз за разом, пока не добъемся нужного результата. Думай, повторяй, представляй… И все произойдет». «Сфокусируйся на мысли всем своим существом», мягко добавляет Мама.
За годы до популяризации программ позитивного мышления подобного рода установки были впрессованы в наши головы. Не допускать сомнений или растерянности.
Майкл представлял степень размаха, новаторства и успеха, которую он жаждал получить от альбома «Триллер», поэтому идея эта, с ее положительным зарядом, запечатленная на зеркале, дала старт всему происходящему. Спустя годы, уже после его переезда в Неверленд, слова исчезли, но магическим образом появлялись вновь, еле видимые глазу, когда зеркало запотевало.
Мутное и запотевшее стекло с тех пор постоянно напоминает мне о честолюбивых замыслах моего брата. Начиная с восьмидесятых, люди вокруг него не имели представления о подробностях его задумок до их осуществления, но сама идея или ее концепция уже были отмечены там, где он мог бы их видеть ежедневно либо зачитаны на диктофон, чтобы помочь ему визуально представлять их перед собой.
Он не делился ни с кем своими наработками, потому что не хотел, чтобы ему мешали, полагаясь на внутреннюю силу своих установок. С ноября 2003 года (арест и предъявление обвинений) по сегодняшний день, в марте 2005 года, он нуждался в этой силе.
Просыпаясь каждый день в 4.30 утра, он мысленно готовил себя себя к очередному дню ритуальных унижений. Вчера, 9-го марта, Гэвин Арвизо, 15-летний подросток, представленный в деле как «жертва», начал давать удивительные показания, потрясающие своими красочными подробностями.
Я сидел на своем месте, позади Майкла, с самого начала слушаний. Снаружи брат казался безразличным: отстранен, равнодушен, почти холоден. Внутри же, с каждым днем, уходил из-под его ног тот фундамент, который помогал ему держаться.
Я смотрю на зеркало и на слова, исчезающие с каждой секундой, но установка остается неизменной: Майкла признают невиновным. Если бы я мог, я бы выгравировал эти слова на надгробном памятнике нашей бабушки. Думай, представляй, верь, претворяй в жизнь.
Однако, несмотря на все мое желание, одного его недостаточно для того, чтобы облегчить боль и беспокойство нашей семьи. Я постоянно возвращаюсь во времена, когда мы верили, что Голливуд и есть та самая «мечта», когда мы все верили в Дорогу Из Желтого Кирпича.
По телевидению передают новости, я же, в преддверии одиннадцатого дня слушаний, думаю о Майкле в Неверленде. Машины заедут во внутренний двор. Он проснулся четыре часа назад, позавтракал в свой комнате (хоть ненадолго побыть одному, наедине со своими мыслями) перед тем, как спуститься вниз. Сорок пять минут между отъездом и прибытием, все рассчитано и организованно, будто расписание какого-то концерта.
Я думаю обо всем, чего он достиг и о том, через что ему приходится проходить сейчас.
Как что-то такое невообразимо прекрасное можно было переиначить и исказить до безобразного? Причиной тому послужила слава? Это ли завершающая фаза американской мечты: чернокожий человек и его успех, человек, достигший небывалых высот? Это то, что происходит, когда артист становится больше, чем его звукозаписывающая компания? Дело в издательских правах? Разрушить жизнь человека, но сохранить машину по производству денег?
Вопросы, о которых я думаю постоянно.
Друзья из Голливуда, доверенные лица «на раз», сторонники и продюсеры, их нет рядом, потому что отношения с источником их финансовых средств подобны ядерной бомбе? Где все эти люди, которые нашептывали во внимающие им уши, что он должен держаться подальше от нас, от его семьи? Почему же они сейчас не нашептывают слова поддержки?
Майкл понимает, на чьей стороне его друзья и что значит семья. К этому моменту на кону находится его свобода. Все, что он создавал, может быть уничтожено. Я хочу повернуть все вспять: приподнять иглу проигрывателя и вернуть нас во времена самой первой записи Jackson 5 – во времена общности, сплоченности и братства. «Один за всех, и все за одного», как говорила Мама.
Я играю в такую игру «А что, если бы…», и думаю о том, что мы могли… Нет, должны были… Поступать по-другому, особенно с Майклом. Мы слишком долго находились вдали от него, когда ему необходимо было личное пространство. Мы позволили хищникам заполнить вакуум. Мы впустили людей со стороны. Я должен был стараться больше. Стоять на своем. Прорываться сквозь ворота Неверленда, не обращая внимания на людей, которые этому препятствовали. Я обязан был предвидеть то, что может произойти, и стоять рядом ним, защищать его. Я чувствовал, что нарушил свой долг, узы братства оказались под угрозой.
Звонит мобильный телефон. Это Мама.
«Майкл в больнице… Мы все здесь… Он поскользнулся и упал. Спина…»
«Уже еду», – я у двери.
Гостиница находится на одинаковом расстоянии от здания суда и от Неверленда, а госпиталь совсем рядом. Меня встречают у бокового входа, чтобы избежать излишней суеты у главного. На втором этаже – много медсестер, пациентов, при моем появлении шум стихает. Телохранители, одетые в привычные темные костюмы, толпятся у закрытой двери в палату. Меня впускают. Окна зашторены. В приглушенном свете я вижу Майкла, на нем синие брюки и черный пиджак.
«Привет, Эрмс», – еле слышно говорит он.
«С тобой все в порядке?» – спрашиваю я.
«Просто ушиб спины» – вымученно выдавливает улыбку.
Этот ушиб (он выходил из душа) причиняет ему неимоверную боль и кажется последним из ударов, которыми так щедро награждает его судьба. Но он же растлитель детей, верно? Он же этого заслуживает? У полиции ДОЛЖНЫ быть неопровержимые доказательства, иначе его бы сейчас не судили, ведь так?
Людям предстоит многое узнать об истинном положении вещей.
Справа от меня сидят Мама и Джозеф, как и я, они не знают, чем помочь. Быть рядом с ним и казаться сильными. Майкл морщится от боли в груди и спине, но чувствуется, что его душевные страдания намного сильнее. В течение всей последней недели я был свидетелем, как ухудшается его физическое состояние. В сорок шесть лет его худое тело танцора становится похоже на хрупкую оболочку, походка становится неуверенной. Он излучал свет, а осталась вот такая вымученная улыбка. Выглядит он изможденным, уставшим.
Ненавижу то, что с ним происходит. Хочу, чтобы это прекратилось. Хочу кричать так, как не может кричать Майкл, вместо него. Он поднимается и начинает говорить о вчерашнем дне слушаний: «Им нужно, чтобы со мной было покончено… Таков их план – настроить всех против меня. Таков их план». Эмоциональная составляющая никогда не была сильной стороной моего отца. Пока говорит Майкл, Джозефу не терпится завести разговор о концерте в Китае.
«Сейчас не время, Джо!» – напоминает ему Мама.
«А когда, если не сейчас?» – говорит он.
Таков Джозеф. Прямой, использующий своего рода «окно» для обсуждения планов, не относящихся к судебному разбирательству. «Это его отвлечет», – добавляет он. Майкла такое поведение не удивляет, не ставит в тупик. Как и все мы, он уже привык и понимает, кем является его отец. Я же предполагаю, что Джозеф пытается таким образом абстрагироваться от событий, которые он не может контролировать, сконцентрироваться на будущем, когда Майкл будет свободен и сможет выступать. Указать на «свет в конце туннеля». Но звучит неуместно. Не обращая внимания, брат продолжает: «Что я сделал, кроме добра? Не понимаю…»
Я знаю, о чем он думает. Все, что он делал – это создавал музыку, приносил радость людям. Распространял послание любви, надежды, гуманности. Это особенно важно для детей, однако его обвинили в причинении вреда ребенку. Это сродни истории, если бы Санта-Клаусу вменяли в вину то, что он оставляет подарки в детских спальнях.
В этом деле нет ни следа доказательств вины моего брата. ФБР это знает. Полиция знает. Сони знает. В документах ФБР за 2009 год будет подтверждено: за 16 лет расследований не было обнаружено никаких свидетельств какого-либо неподобающего поведения с его стороны. В 2005 году дело фабрикуется. Думай, представляй, верь, претворяй в жизнь. Версия «со знаком минус».
Майкл поднимает глаза. Выглядит мрачнее чем когда-либо, но я вижу, что ему надо выговориться. До этого момента он редко показывал свои эмоции. Он держал себя в руках, полный решимости, говорил о своей вере, о вере в Господа, а не в судью в одеяниях. Но сейчас силы покидают его, причиной тому, без сомнения, стали вчерашние показания и травма спины. Слишком много для одного человека.
«Все, что они говорят обо мне – неправда. Почему же так происходит?»
«О, милый…» – начинает Мама, но Майкл поднимает руку. Он еще не закончил.
«Обо мне говорят ужасные вещи. Я такой. Я сякой. Отбеливаю кожу. Причиняю боль детям. Я бы никогда… Это неправда, неправда…» – голос его дрожит. Он пытается сорвать с себя пиджак, желая высвободиться, будто обиженный ребенок, шатается на ногах, не обращая внимания на боль в спине.
«Майкл…» – снова начинает Мама. Но уже текут слезы. «Обвинять и заставить мир поверить в обвинения… Они неправы… Так неправы». Джозеф парализован таким всплеском эмоций. Мама закрывает глаза руками. Майкл тянет за пуговицы, пиджак свисает с плеч, обнажая грудь.
Он рыдает. «Взгляните на меня! Взгляните на меня! Все, что бы я ни делал, понимается превратно в этом мире!» Он сломлен.
Майкл стоит перед нами, голова опущена, будто он стыдится чего-то. До сегодняшнего дня он тщательно скрывал состояние своей кожи даже от своей семьи. Настоящее положение вещей меня шокирует. Туловище его светло-коричневого цвета, грудная клетка – в больших белых пятнах. Участки белого цвета покрывают ребра, живот, бок. Пятна помельче – на плече, на верхней части руки. Белого больше, чем темного, естественного цвета кожи. Он выглядит белым мужчиной, который пролил на себя кофе. Такова природа витилиго, болезни, которую не принимал циничный мир, предпочитая верить в то, что он отбеливает кожу.
“Я хотел вдохновлять… Я старался учить…” – голос его затихает.
Мама подходит, чтобы утешить. “Господь видит истину. Господь все видит”, – повторяет она.
Мы все собираемся вокруг него, из-за травмы не получается обнять, но поддерживаем, как можем. Я помогаю ему надеть пиджак. «Будь сильным, Майкл, – говорю я. – Все будет хорошо». Он собирается с силами, извиняется. «Я выдержу. Я в порядке».
Я оставляю его с родителями, обещаю вернуться после своей поездки за рубеж. Братья вскоре меня сменят, через пару дней приеду сам. Секьюрити передают послание из зала суда от адвоката Майкла, Тома Мезеро. Судья недоволен тем, что Майкл опаздывает, и если он не появится в течение часа, залог будет отозван. Даже сейчас ему не верят.
В отеле я пакую вещи, по телевидению передают репортаж из суда. Скрываясь под зонтом, чтобы уберечь кожу от вредного воздействия солнца, брат, еле передвигая ногами, входит в здание. Выглядит он так же, как и когда я его оставил: в пижамных брюках и в пиджаке, под ним – белая футболка. Джозеф и один из охранников идут рядом, поддерживая его с обеих сторон.
Майкл всегда тщательно выбирал одежду, желая появляться в суде в безупречном виде, полным чувства собственного достоинства. А вот так… Наверняка все внутри у него переворачивается. Цирк затягивается… А прошло всего лишь десять дней.
Я поднимаю телефонную трубку. Человек на том конце провода подтверждает: “Да, все в силе”. Да, частный самолет может прибыть в аэропорт Вэн Найз. Да, мы готовы отправиться туда, куда необходимо. Все, что нам нужно – это быть начеку, и на следующий день четырехмоторный DC-8 взметнется в воздух с Майклом на борту, держа путь на восток, в Бахрейн, где он начнет новую жизнь вдали от ложного американского правосудия. Когда подойдет к концу этот фарс, я буду счастлив избавиться от своего гражданства и увезти Майкла и его семью в то место, где до него уже нельзя будет добраться. Нам поможет близкий друг. Все готово. Пилот на старте. Невиновный человек не сядет в тюрьму за то, чего не совершал. Там он не выживет, а я не могу сидеть, сложа руки, и даже в мыслях не собираюсь представлять себе последствия трагедии.
«План Б» был организован без его участия, он о нем не знает. Хотя как-то я упомянул о том, что у нас все под контролем и чтобы он не переживал, думаю, он мог что-то заподозрить. Но знать он не должен. Пока. Не должен.
Я решил, что план будет приведен в исполнение, если Том Мезеро посчитает, что дела складываются не в нашу пользу. Вылетим из аэропорта долины Сан-Фернандо, рядом с Лос-Анджелесом. Мы вывезем его из Неверленда, тайком, ночью. Или придумаем еще что-нибудь. Но пока я откладываю свои замыслы, полагаясь на слова Тома. Адвокат дает оценку каждому дню: «Да, день был довольно неплох», даже если он казался провальным. Мезеро внимательно следит за свидетельскими показаниями, он знает, когда обвинение совершает ошибки. Мы же научились абстрагироваться от уродливых медиа-репортажей, освещающих слушания. Поэтому я жду, а пока мною движет вера в справедливость, я вывожу слова на зеркалах ванных комнат.
Я задумываюсь, откуда Майкл черпает веру и силы, которые помогают ему проходить через такого рода испытание. Я безмерно горжусь им, в то время как СМИ уже представляют его виновным, не дожидаясь окончания суда. Они с радостью раскрывают подробности пикантных, будоражащих фантазию свидетельских показаний, а аргументированные доказательства защиты оставляют только в качестве комментариев. Я помню, что сказал Майкл в 2003 году, в самом начале судебного разбирательства: «Ложь проходит короткие дистанции, у правды же – долгий путь… Победит правда». Слова, вернее которых нет. Которые никогда уже не появятся в его новых песнях.
Я начинаю представлять, как он выходит свободным из здания суда. Рисую в своем воображении эту сцену, яркую, будто из кинофильма. Когда все закончится, я сделаю все возможное, чтобы очистить его имя. Худшее останется позади. Больше они его не потревожат. Я буду стоять рядом с ним, потому что знаю, что им движет, что заставляет его жить. Я помню мальчишку, который живет в нем. Я помню брата с Джексон-стрит, 2300. С младенчества мы были вместе: в мечтах, в славе, в горестях, в творчестве, в конфликтах, в трудностях. Шли разными дорогами. Он плакал вместе со мной. Я кричал на него. Он отказывался от встреч со мной. Он умолял меня не покидать его. Мы оба понимали причины взаимного, пусть и невольного, предательства, как и преданности друг другу. Я знаю его и его душу. Потому что мы – братья.
В конце концов, повторяю я себе, когда 2005 год останется позади, люди позволят ему отдохнуть и попробуют понять его, а не судить. Они будут относиться к нему с таким же вниманием и состраданием, с какими он всегда относился к ним. Они отбросят в сторону предубеждения и увидят его душу, душу не только артиста, но и человека: несовершенного, сложного, совершающего ошибки. Человека, отличного от своего внешнего имиджа.
Однажды, но правде предстоит пройти долгий путь…
Источник — перепечатано из книги
